Она таинственно живет.
От ненависти фиолетов,
Простой парнишка-комсомолец
Выходит биться на живот.
Трясутся скорбно сосны, ёлки.
На нем буденовка до пят.
Заката острые осколки
На груди его горят.
«При нахождении лица…»
При нахождении лица
Любимого – в районе дальней
Туманности, из окон спальной
В полёт влечёт и мудреца.
Хотя бы даже бельэтаж
Вносил иронию в стремленье,
Смутить полётом населенье
С детьми гуляющих мамаш.
Полёт – влечёт! Тем самым связь,
Подчёркнутая рифмой точной,
Потенциал имеет прочный,
В бессрочный умысел клонясь.
С чем нам и должно, стало быть,
Считаться, чтоб, когда припёрло,
В районе вены или горла
С опасной бритвой не шутить.
«Мне вспомнились набоковские НЕТКИ…»
М.Т.
Мне вспомнились набоковские НЕТКИ.
– Давай играть! – Что, подобрав стекло,
Увидишь ты? Я вижу птицу в клетке
Уснувшую. Ну, что ж, куда ни шло…
Смешно сказать, но в целом марте ветки
Я не нашёл цветущей. Как назло
Стояла стынь. Просветы были редки.
Твой утлый след туманом замело.
«Гуляя вечером по стенке вертикальной…»
Гуляя вечером по стенке вертикальной,
Я часто видывал стези маниакальной
Зацепки, трещинки, вкруг бездны неживой,
Какие-то холмы, поросшие травой, —
Все направляло взгляд к оценке беспокойной,
Как фотография картинки непристойной.
Но я не мог бежать: спецификой стены
Попытки были все мои обречены.
Однажды видел я Зевесовы пейзажи,
Которые текли, как летние миражи,
Не распадаясь: в них часть с частью скреплена
Была не хуже, чем с фундаментом стена.
Виднелся Парфенон. От храмового входа
Я вдруг услышал: “Зевс сорокового года”[2]
И некий диск взлетел над бездною крутой,
И вышли странники процессией густой.
Потертости лица запомнились мне сразу,
Потом и так, и сяк вертел я эту фразу,
Пытаясь в ней найти определенный смысл,
И разум попытать символикою числ.
Но ускользала нить как будто диск над бездной,
Я время пожалел для траты бесполезной,
Поскольку все равно процессия ушла,
А черная волна остатки унесла.
Подумав не про то, я обнаружил это:
Любой жилой пейзаж имеет лишь два цвета.
А это главное. Покуда на стене
Зацепки, трещинки… И зрячему извне
Все явственно: река, как бы поселок дачный,
Где я искал Марину в тьме чердачной,
Но не нашел. И шустрые зверьки
Мне кровью жертвенной забрызгали зрачки.
Дурак
Он жил, как будто в первый раз,
И песни пел, дурак.
И глупо жмурил левый глаз
Без смысла, просто так.
Работал больше по ночам,
Не слишком часто ел.
Поскольку денег получать
Помногу не умел.
Ничем таким не дорожил,
Ушла его жена.
И вообще – зачем он жил,
Не знал он ни хрена.
Причем, не только он не знал —
Никто не знал нигде.
О чем получен был сигнал
В войсках НКВД.
Ему сказали: «Как же так?!»
Те, что пришли к нему.
И уж на что он был дурак,
А понял, что к чему.
Когда российская верста
Его ушибла в лоб…
Вот так и вышло: «Тра-та-та…
И тра-та-та и гроб».
«Уговори меня забыть…»
Уговори меня забыть…
Как мышь, число произрастает.
В краю полей нетопыри
Приходят в гости к нам друзьями.
Приносят спящее вино,
И огурец влекут солёный.
Судьба, ты с ними заодно
Пьёшь из железного стакана!
От тёмной ласки я вставал,
И городом бродил, который
Бывал теплее одеял,
Но только в детстве… Боже правый,
Куда я детство потерял?!
Уговори меня заснуть,
Где ворон связывает сети
Сибирской воли, пустоты
Пропахших водкою плацдармов.
Взамен убитых командармов
Командуешь, пространство, ты!
Мы не диковинные дети,
А просто спящие мечты.
И много ль толку в речке Лете
И жизни подпола внутри
В друзьях любезных, в Боре, в Пете?
Когда приходят на рассвете,
Ты катехизис повтори.
Расставь водяру, стопари.
У малых сих простится кража.
Ты думаешь: вот Петя, Саша…
А это всё – нетопыри
«Ах, угличский лагерь пионерский!..»