Дед сбегал на базар и принес трех жирных гусей, а я передал господину лавочнику добрую весть о перине.

– Разве это гуси! – проворчала бабушка. – Облапошили дурака. Всю жизнь тебя обманывают.

Дед слушал и не смел перебивать.

– Даниил! Садитесь и приступайте!..

– Ощипывать живых гусей! – ужаснулся дед.

– Как? – возмутилась бабушка. – Ты не был еще у резника? Что же ты себе думаешь, лентяй ты этакий!

Дед схватил гусей и помчался к резнику. В дверях он чуть не сбил с ног парикмахера господина Дамского…

– Приболели в дороге? – пропел господин Дамский.

– Сквозняком в тюрьме прохватило, – сказала бабушка.

– Как вас встретил Саул?

– Прекрасно. Упал на грудь. Просил прощения.

– Поумнел в тюрьме, – ответил Дамский.

– И еще просил, чтобы вы про моего внука и его мизинец не забыли.

– Бабушка! – не вытерпел я.

– Достань, Даниил, из комода бритву для господина Дамского. Она бреет, как смерть.

Я открыл комод, достал оттуда подарок американского дядюшки и бережно подал парикмахеру.

– Поправляйтесь, – сказал Дамский.

– Приходите на похороны, – сказала бабушка.

– Да Бог с вами! – пристыдил ее мой будущий учитель.

– Я хочу, чтоб на моих похоронах собрались самые близкие люди и чтоб кто-нибудь пришел с гусем под мышкой.

– С гусем под мышкой? – У господина Дамского поползли, как червяки, вверх подкрашенные брови.

– Пусть гусь скосит глаз в яму и простит меня, злодейку… Приходите!

Парикмахер поклонился и вышел. Бабушка закрыла глаза, и я подумал, что больше она их никогда не откроет. Я подошел на цыпочках и ущипнул ее.

– Ты что делаешь, негодник? – напустилась на меня бабушка. – Человек умирает, а он щиплется…

Скрипнула дверь, и в комнату вошел могильщик с мешком в руке. Из мешка доносилось жалобное мяуканье.

– Я принес кошку, – сказал одноногий.

Кошка выскочила из мешка, огляделась и прыгнула на кровать к бабушке.

Старуха погладила кошку и сказала:

– Ты обещал отблагодарить меня, черт полосатый?

Иосиф промолчал.

– Я как-никак твоя бывшая невеста. Где же ты меня, Иосиф, похоронишь?

– Да ты всех нас переживешь, – пробормотал одноногий.

– Послушай! – сказала бабушка. – Похорони меня где-нибудь на пригорке. Там земля мягкая и теплая, как перина. И еще оттуда виден базар.

Бабушка, видать, бредила. О каком базаре она говорит? Разве она из-под земли его увидит?

– Хорошо, – сказал могильщик. – На пригорке так на пригорке.

– И глубоко меня не зарывай. Я и на том свете хотела бы услышать, почем в местечке пух и рыба.

– Хорошо, – сказал могильщик. – Отдыхай.

Неслышно вошел дед с прирезанными гусями.

– Господин резник тебе кланяется, – сказал он.

– Спасибо. Не теряйте времени, принимайтесь за работу. Мой бывший жених вам поможет. Поможешь, Иосиф? – обратилась она к могильщику.

– Не беспокойтесь, сейчас мы их ощиплем, – сказал одноногий.

Мы сидели и втроем щипали белых гусей. По комнате носился легкий, как первый снег, пух. Он падал на пожелтевшее лицо бабушки, но она его не смахивала.

– Это я ломала стенные часы, – вдруг произнесла она и шевельнула опущенными ресницами. – Прости, если можешь.

– Ну и что? – сказал дед. – Можешь их ломать сколько заблагорассудится.

– Я тебя не любила, – почти шепотом произнесла старуха.

– Ну и что? – как заведенный повторял дед. – Мало ли кто кого не любит.

Комнату заметало пухом. В белоснежной дымке были и лица, и мысли, и тишина, какая бывает зимним утром на речке или на лесной опушке.

Кошка сидела на кровати и от скуки играла тесемкой длинной бабушкиной сорочки.

– Брысь, – сказал дед.

– Брысь, – сказал могильщик.

– Брысь, – сказал я.

Только бабушка ничего не сказала.

Ее похоронили, как она и просила, на пригорке. Там и впрямь земля была мягкая и теплая, как перина. Оттуда видна была колокольня костела и наш дом, старый и опустевший, как заброшенное гнездо аиста.