С пальцев капает, – нет, аромат твоих лилий острей,
Ты, услышав шаги мои, верно, подумаешь: «Дождь!»
И наморщенный лоб беспокойной рукою потрешь,
Пожимая плечами: тому, кто наденет печаль
Камнем внутрь,
точно перстень, – нужна ли на сердце печать?!
Даже если во сне, даже если мягка, будто шерсть,
Даже если близка,
как рука,
и крепка, будто смерть.
Две зимние элегии
1
Навешав круглых гроздьев невпопад
На сад, что располнел и опустился, —
Снег обвивает всё, как виноград,
Столбы и ветки превращая в тирсы.
Вот провода, провиснув, расцвели,
Оплыли окна, вывески припухли,
С косыми парусами корабли,
Поплывшие вдали, видны из кухни.
Живешь, в чужие сны вторгаясь. Жир
На сковородке тает. Сосны в белом
Стоят у входа. Неподвижный мир
Лежит, сраженный холодом, как хмелем.
Как будто жизнь ошибкою, грехи
Свои неся, – сюда шагнула шире,
Чем велено. И хочется стихи
Раздвинуть, словно стены или ширмы.
Гроздь ледяная, с крыши до земли,
В окне сверкнув, когда идешь из ванной, —
Крупнее той, что, сгорбясь, принесли
Лазутчики земли обетованной.
И разведен некрепкий голубой
Рай на стекле – фонтан, фазаны, лани.
И даже боль, входящая с тобой,
Любой случайной радости желанней.
2
Зима горит, как белая свеча,
И плоский силуэт ствола, собаки
Мне виден из-за твоего плеча,
И редкие снежинки из бумаги.
Дома. Соседа красное лицо.
Кто спит в метро, кто мочится в парадной.
С шипением и ревом колесо
Колотится на грязи шоколадной.
И кажется, уже границы нет
Между рукой, столом и краем рамы,
Откуда можно выйти, наконец.
И льется свет, густой, как кровь из раны.
Течет зеленоватое вино
В стакан, на пальцах намерзает ласка,
И обнажает грубое зерно
Холста
от рук отбившаяся краска.
Вдали, равно страшась наград и кар,
Смешней и меньше, чем чужое горе,
Душа летит, как Брейгелев Икар,
Вниз головой, роняя перья в море.
«Фасад в зеленой паутине…»
Фасад в зеленой паутине:
Сияют окна, вытек мозг.
И день святого Валентина,
Безумный, выкатил на мост.
Пойдем куда-нибудь сквозь стужу —
Не сразу же в подземный ад!
Повсюду с грацией верблюжьей
Двугорбые сугробы спят.
И на углах замерзли девки,
А на лотках – хурма, айва,
И город выставлен на древке
Невы, как вражья голова.
Сильней дыхание от ветра
Раскачивается внутри —
И сердце на незримой ветке
Багровым яблоком горит.
И солнце – ноющая ранка,
И церковь – облака двойник,
И мертвый снег, как падший ангел,
К забору крыльями приник.
«Все то, что можно выпить и потрогать…»
Все то, что можно выпить и потрогать,
Поцеловать и укусить, как локоть,
Как розу Ходасевича, – ступеньки,
Кричащие во сне, тарелки, деньги,
Вода из крана, сигаретный дым —
Все служит обладателям своим
Бесстрашным. Но тому, кто их боится,
Предметы мстят – ведро спешит пролиться,
Утюг дырявит скатерть, молоток —
Не будем уточнять, угрюмый ток
Бежит из проводов…
О, египтянин вещий
Был трижды прав, обожествляя вещи,
И не молитвой – мясом и травой
Кормил он бога с птичьей головой. —
Любую вещь умасли и задобри,
Чтоб швабра не раскачивалась коброй,
Нож не вцеплялся в палец, а сервиз,
Разбив стекло, нас ночью не загрыз:
Ведь мы – вечны, темны, высокомерны,
Они – нежны, обидчивы и смертны,
И мысль, у наших губ цветя огнем,
Их жжет в ночи и унижает днем.
«Когда-нибудь я подсмотрю твой сон…»
Когда-нибудь я подсмотрю твой сон,
Когда-нибудь и я в него войду,
Как в этот лес, что снегом занесен,
Где яркий свет и озеро во льду.
Когда-нибудь дыханья легкий пар
Расступится. Невидимый людьми,
В густых ветвях блеснет прозрачный шар,
Твой, на губах рождающийся мир.
Я буду белка в нем, я буду – мышь,
Я буду – скрип вороньего пера;
Ты не спугнешь меня, покуда спишь,