И он мне будет раем – до утра.
«Ты, отворивший мне речь, как отворяют кровь…»
Ты, отворивший мне речь, как отворяют кровь,
Делящий наспех со мною постель, но не кров,
Ты, во мне оставляющий маленький млечный путь —
Частицу тела, вечно куда-нибудь
Спешащий – закончить фразу, не опоздать к жене,
На почту, в аптеку, – знаешь, истина не в вине,
А в том, что когда тебе плохо, ты идешь не ко мне.
Ты, изредка мне подающий
испеченный в золе
Ожидания вечер, – знаешь, я сижу на игле,
Это же мой наркотик – голос, и форма рук,
И вкус твоих губ холодных – все это просто глюк,
А остальное – звезды, хруст по косточкам молотка,
Ломка – до новой дозы: взгляда, кивка, звонка.
Ты, отворивший мне речь, – зная: помочь нельзя, —
Хоть постой в изголовье, пока вытечет вся.
«Мне холодно, мой друг. Весна глядит зимой…»
Мне холодно, мой друг. Весна глядит зимой.
Хвостатая звезда стоит над головой,
И носится кругами ветер бесноватый,
Кусая плащ ночной, где вытерт колкий ворс,
И белыми стежками, вкривь и вкось,
Приляпано окно пылающей заплатой.
Мне холодно. Сосна на глиняной ноге
Качается, зажав ворону в кулаке.
По скользкому крыльцу мужик скребет лопатой.
На стеблях фонарей – погашены цветы,
И судорогой сведены мосты,
И волны, как рукав тюремный, полосаты.
Мне холодно. Висит комета надо мной,
Склонясь, как райский плод на ветке ледяной,
Не нужная земле, еще летящей рядом,
Неся свои сады. Влача соленый шлейф,
И я вот так уйду во тьму; не пожалев,
Наверное, и ты меня проводишь взглядом.
«Медленно льются из горл закопченных дымы…»
Медленно льются из горл закопченных дымы.
В трещинах – чернофигурная ваза зимы.
Слизанный ветками окон разбавленный морс.
Воздух дремучий. Собора мохнатого торс.
Запах конюшни: бензин или одеколон.
Стоптана площадь. Тупые копыта колонн.
Мойкой петляя, мелькая, стираясь в глуши,
Рваным узором по краю – прохожий спешит.
Лица погашены, неразличимы в снегу.
День, как треножник разбитый, лежит на боку.
Как темнота на пороге пустого жилья,
Слово замерзло во рту – и звенит о края.
Ночь козлоногая тычет в глаза бородой…
Спи, мое солнце, чтоб завтра взойти надо мной.
«Вздрогнет ли сотней рук куст или белый донник…»
Вздрогнет ли сотней рук куст или белый донник —
Спит, разметавшись, луг, спит и себя не помнит.
Вспыхнут ли облака, скрипнут ли коростели —
Вытянулась река в узкой своей постели —
Мелко дрожат ерши, кончики остролиста,
Но не слыхать души, дышащей слишком близко.
Вскрикнет ли из-под ног выскочивший булыжник —
Тих одинокий Бог в облаке неподвижном.
Всхлипнет ли мышь – лесной воздух колюч и сомкнут.
Спит и любимый мой – спит и меня не помнит.
«Неужели я встречу тот город, чье имя – судьба…»
Неужели я встречу тот город, чье имя – судьба,
С чуть замедленной речью и раскрашенной, как скорлупа
На пасхальном яйце, предзакатной водою – разбив
Ее клювами, церкви настороженно смотрят в залив.
Неужели я встречусь с этим городом: кровь его – грусть,
Прикасанье калечит – я разбить ненароком боюсь —
Словно мыслью о лодках – вещество отраженья в глазах.
Отзвук, тающий в легких. Потому что любовь – это страх.
Я стакана касаюсь, расплескав ледяное питье,
И петляет, как заяц, между ребрами сердце мое:
Невозможно прижаться, эти мокрые крылья согреть,
Ни малейшего шанса целовать их и не умереть,
Утолить эту жажду, подворотен замшелую тень,
Влажный камешек каждый я, не видя, ревную ко всем —
Эти стены нагие – от любви ли, от сырости дрожь,
Этих башен ростки – и шпиль, разрезавший воду, как нож.
Этот город – сирена, и мне песня отсюда слышна,
В его имени – пена, и венец, и вино, и вина.
Суждено их испить нам вопреки предсказанию: страсть —