Прогретая солнцем, скликает страда.
Под танец копыт
На забытой дороге
Усталые ребра разводит арба.
За сеном!
За сеном,
Полянным и сочным,
Там землю не взрыл торопливый распах.
За солнцем,
За криком,
За смехом сорочьим,
За бисером пота на красных плечах.
За сеном!
За сеном,
За самым едовым!
И донник подкошенный вянет в валках…
Недаром же косы
Блаженным коровам
Вещуют утрами ручьи молока.
Леший
Бедный леший, царь лесов опальный,
Где нашел ты в старости привет,
Что свой лик дремучий и печальный
Ты не кажешь более на свет?
Затаил в глуши свою обитель
И, презренный в мнении молвы,
Зол на всех, кто так тебя обидел,
Рвешь листву с постылой головы.
Не желая времени сдаваться,
За кольцом оставленных границ
Ты ли это в бешеном злорадстве
Разогнал всех зайцев и лисиц?
Не воротишь быт свой изначальный,
Колченогий слабый чародей.
Не один ты, старый и опальный,
Бестолково злишься на людей.
Может быть, я все преувеличил,
Это все напраслина и ложь.
Где-то мирно служишь ты лесничим,
Свой участок будто бережешь.
И уже, за временем вдогонку,
Позабыв превратности судьбы,
За бутыль вонючей самогонки
Загоняешь сосны и дубы.
А бабенки сельские уныло,
О своем утраченном скорбя,
За твою негаснущую силу
Кличут лешим издавна тебя…
Письмо из дому
Старые люди, малые дети,
Как вы в глуши пережили метели,
Долгою ночью при ламповом свете
Все обсудили, всех пожалели?
Вспомнили близких, дальних – тем паче…
В щели дверные набилась полова.
Сестрам на радость в холод собачий
В белую ночь отелилась корова.
Теплый теленок долго елозил,
На ноги встать еще не было силы…
Утром почтарка вместе с морозом
В дом принесла фотографию сына.
Не находили сло́ва и места,
Снова рядили, снова жалели,
Вставили в рамку рядом с невестой
И прописали – все, как умели:
«Здравствуй, сыночек белоголовый!
Что же ты пишешь нам самую малость?
Мы, слава богу, живы-здоровы,
Нынче коровка у нас опросталась,
Как похудел ты – кожа да кости!
В чем ты нуждаешься – выскажи прямо.
Ну, до свидания! Ждем тебя в гости!
Крепко целуем!
Папа и мама».
Родичам
Простите меня за садовую голову,
Я часто спешу и пишу невпопад,
А ваши сердца цепенеют от холоду,
Что кто-то из вас за меня виноват.
За то, что один я, а вы как-то рядышком,
Я греюсь у пара, а вы у огня,
И вам даже стало ни капли не радостно,
Что крыша уже не течет без меня.
Зачем я расстался с натопленной хатою?
Затем, чтобы грустно судили дворы,
Как целую ночь с отпускными солдатами
Невеста стоит у заветной ветлы?
Махните рукою. И духом не падайте,
Не вы опорочите юность ее.
А лучше меня благодушно порадуйте
Хорошею вестью про ваше житье.
Пришлите мне меду последнего с пасеки
И яблок анисовых несколько штук,
Я ими полакомлюсь в светлые праздники
И вам обстоятельно все пропишу.
Про то, да про се, да про участь веселую…
И вы, как обычно, в прощеные дни
Простите меня за садовую голову
На тихом совете крестьянской родни.
«Я родился с серебряной ложкой во рту…»
Я родился с серебряной ложкой во рту,
Уверяют соседи меня вразнобой:
Оглашенный мой крик слышен был за версту,
И талы закачались над полой водой.
Улыбалась мне мать из-под теплой руки,
Ею хвастался дед как снохой дорогой.
И качали отца моего мужики
За лихой, огневой, голубой самогон!
Только кто-то не пил на веселом пиру,
Только кто-то в свой рот даже рюмки не брал.
И в семнадцатый март на промозглом ветру
Потому, может, голос я свой потерял.
Не успел я потешить ни мать, ни отца.
Не допел, не доставил на свадьбах весны
Ни купца-молодца, казака-удальца,
Ни разбойничьи те расписные челны.
В просторечии нашем – я просто охрип.
И не то чтобы петь вечера напролет —
Я стесняюсь при всех горячо говорить,
Опозорить боюсь старый песенный род.