В неотвязно-непрерывно-ровный звук.
То звонок мне – и на подступах гонцы:
Гулливые бойкой тройки бубенцы!
Прозвенели, словно выели висок…
Из измученной берёзы хлещет сок;
Из бутылки позабытой – через край! —
С мошкарою, мутным зельем – прямо в рай!
ххх
Сентябрь, заморозки, роза…
Словно, целуя, расцвела…
Я говорю сквозь тон вопроса,
Что все окончены дела,
Что собран урожай, и лишь среди пустого
Поля – родитель твой, шипастый куст.
Роза! Целую бархат твой бордовый
Обветренных и потемнелых уст.
Мы обе жрицы полутонов.
Сентябрь нынче хмур и зол.
Нераспустившихся бутонов
Хрусталь – твой гиблый ореол.
ххх
Всё говорит о том.
В полётах птицы.
Листва слетает и кружится —
И не уляжется притом
Никак, ей ветер
Скучная помеха.
Лишь в небе жгучая прореха
Лучами светит.
И блик мерцающий
Один —
Моёй надежды господин —
Согреет и приветит.
Всё говорит о том…
Темнее ночи.
И встречи долгие короче
Стали, тих стал дом.
И ожидания всё горше:
Сегодня жду, а завтра больше
Уже не жду.
Приду.
В бреду все сны.
И сна-то нет.
Средь ночи зажигаю свет
(так до весны),
Спускаюсь лестницей —
бегом! —
За непослушным поводком.
И отрок-пёс
Предчувствий нос
Задрал на первый свой мороз…
Всё говорит о том.
Бег
В морозном воздухе – новь. Новь!
В рай – весне? – на белой медведице!
Уже в декабре закипает кровь,
По сердцу влюблённому – гололедица.
Волчицею чую жертву – новь! —
Скитаясь по лесу, и голод смертного
По следу ведёт, и с языка – любовь
Слюной в предчувствии прыжка победного.
Поджарой волчицей, ухватистой – новь!
Охотников – мимо! И пуль их – мимо!
По следу ведут их псы, но кровь
И в них закипает, и – не в глаз, а в бровь —
Нюх изменяет им неодолимо.
Зима 1994 г.
Повторение
И должно явиться Слово.
Появиться из пучины.
И неведомою плотью
Устрашающей личины
Испугать – и удалиться,
Шею длинную скрывая.
Чтобы в нас, по нашим лицам,
Было видно – оживаем:
Каждой судорогой страха,
Звуком нечленораздельным,
И под вымокшей рубахой
Этим потом неподдельным;
Каждым жестом, взор прикрывшим,
В самого себя вглядеться,
Чтобы чувствовали – дышим,
И – так странно! – бьётся сердце.
Оттого, что позабыто
И утрачено Начало
И концом пера изрыта
Почва в поисках немало
И должно явиться Слово.
Появиться из пучины.
И неведомою плотью
Устрашающей личины
Испугать – и удалиться…
Чтобы в нас, по нашим лицам…
Оживаем…
Бьётся сердце…
ххх
А в природе безпредметный разговор —
Слово Божье, просто так оно летит.
И, вступая в перекличку или спор,
всё шуршит, свистит, щебечет и трещит.
И никто не ищет смысла – нет нужды —
В недосказанном, невнятном – предрешён.
И оттал-киваю-щийся от воды,
Пеликан, как Моцарт, отрешён.
Не придёт, счастливчик, в голову ему
И подумать – «Вот я, птица-пеликан!»
Что какой-нибудь в завистливом дыму
Сеть ему готовит и капкан.
А и зверь голодный если налетит,
Не из зависти – как Вы же на бифштекс.
И дуэт страстей их предварит
Высшей справедливости гротеск.
Так, в прекрасной бессловесности кружась,
Шум и голос музыкальных ищут форм.
Каждый – логика другого, отродясь
Не убийца, не доносчик и не вор.
ххх
Между закатом и зарёй
Во тьме ночной никто не спит.
И, словно он с землёй сырой
Самой без страха говорит.
Тысячелетья вороша,
Не успокоится душа.
Скорее мир она обрушит,
Как тесно скроенный наряд.
Т а м всюду рубища горят…
Ветру…
Ветер! Ветрище!
Седой старичище!
Воешь всё, сердишься,
Ветер-ветрище?
А я не люблю,
когда громко вслух.
Пред тобой с мольбою
В ноги – бух:
– Не вой, не ворчи,
Даром треск в печи.
Под ногами у тебя —
Снега.
Пред тобою – человек.
Легка
Одежонка на нём,
рвань.
Вон зевает, засыпает,
Глянь.
Ветер! Ветрище!
Седой старичище,
На него что ль сердишься?
Ветер-ветрище.
А в чём повинен он —
Суд стихий! —
Тем, что жизни сон —