Добром ли растоптаны, злом,
Нам сладостно и на просторе,
И в бездне нам сладок излом.
И этот сквозняк, что свищет —
Нам сладок – сквозь щели: весть!
Мы ждём Тебя, Благостный Нищий,
Как Ты пригвожденные цвесть.
Метели буяные
Шумные, пьяные —
Январские бури —
февральский прелюд.
Бежать ли от вас,
иль искать в вас приют?
Но душ наших
клавиши фортепьянные
То будто воспрянут,
то вновь опадут,
Встревожены ритмом
синкопы гарцующей,
Рассеяны темой
подъездных дверей.
И эхом,
обрывки пространства
связующим,
Нам – вымысла жести
пунктир негодующий
И звуки-фермата
продрогших зверей.
С первым снегом в потускневший
Мир весна скользит украдкой.
Мне со смертною оглядкой
Проскользнуть в него успевшей,
Это явственней страницы.
Средь метелей пропадая, —
Улетай, родная стая,
Я здесь – раненная птица!
Притворюсь с крылом подбитым,
Раненною, иль хромою.
Мне, родившейся зимою,
Кубок вёсен – недопитый.
Будет мной допит отныне.
И расцветшие пустыни
В браке дивно-непорочном —
Мне, рождённой зимней ночью.
Тебе тепло моё обузой.
Иль столько же необходимо, как в летний зной – камин.
Его ты гасишь – робко гаснет муза,
Речь оборвав на восходящем «ми —
лый». Несу, как уголь раскалённый,
Живую душу. Огонь и жар
Куда мне деть? В ком, обновлённый
Прохладой, он найдёт свой дар?
Ни в ком. Он захлебнётся.
Как если б солнце ненужным стало всем, кто рядом.
Как чудо, в небе развернётся
И вновь в ничто свернётся кроткий атом.
Я не слышу цветка, подающего голос.
Я не вижу травы, гибнущей под пятой.
Я срываю, озлясь, созревающий колос —
И становится солнце кровавой грядой.
И пути дальше нет, даже маленькой тропки.
И вздымаются строки ответной грядой.
Но так слабы и робки… так слабы и робки…
Перед этой, державно-литой.
Ни за что, ни за что мне её не осилить.
И на красном крови своей не различить.
И, дыша тяжело, лишь и молвить: Россия —
Молвить так,
словно – пить, пить,
словно жаждущий – пить.
У подножья гряды тихим холмиком сникну.
Буду слышать лишь ветер взбира-а-ю-щийся.
И болеть будет здесь. И я к боли привыкну,
Она станет ручной, боевая праща.
Может быть, только так – вольным камнем прорваться
Остро пущенной рифмы, презревшей запрет.
Приживись она там —мне не страшно остаться.
Приживись она там – здесь меня уже нет.
Нескончаемые зимы —
И мгновение тепла.
Холод чувств неодолимый —
Лёд надышанный стекла.
Искр быстрых электричеств
Вдруг окончена игра,
И для бывших нас величеств
Печи строить нам пора.
Печи-плечи. Печи – лечат.
Печи воют и сверчат
И древесной бьют картечью…
Печи – жизнь бесовских чад.
Да великие полати!
Трубы гулкие до звёзд!
И всегда чтоб попатлатей
Из трубы бесовский хвост.
Чтоб провидица-колдунья
Снова стала зазывать,
Снова ведьмы в полнолунье
Стали по небу летать.
Мёртвых струн высоковольтных
ЧтО пугаться им уже?
Птиц железных, сонм вольготный,
Сам держи на стороже!
Пусть Горыныч куролесит
И по шахтам, и в лесах,
Отряхнув густую плесень,
Снова молод и в слезах.
И хвостом сметает мышка —
Царь мышиный – сон скупых…
Всё мне просится мыслишка
В не опробованный стих.
Что вот, если эти черти
Лишь – «чертовски», «очертя», —
А вот тот, что круг очертит,
Человечий чёрт-дитя,
Это он?! Лови безумца!
Это он – всё наше зло!
Как вонзает штык трезубца
Он в сердечное тепло!
Но природных сил в достатке.
Прикажи лишь: стой, прогресс! —
Рождество, Крещенье, Святки —
С ними бес наперевес.
Где! избушка, курьи ножки?
Где! лешак, лохмотья скрыл?
Где, лесная ты дорожка?
Где перо жарптичьих крыл?
Печи-плечи. Печи – лечат.
Домовой, повой, повой…
У икон лампадки, свечи
Нам кивают головой.
1993/94 гг.
Ну, давайте: я читаю вам стихи…
Пропадаю я, наверно, за грехи.
Всё сливается, как валится из рук,