Трогательное впечатление производили отношения батюшки Михаила и настоятеля Кирилловской церкви отца Феодора. Высокий настрой их душ, сердечная простота и искренность, глубина любви и взаимопонимания создавали особую духовную атмосферу. Они как-то удивительно дополняли друг друга. Пока батюшка Михаил был сравнительно здоров, он приезжал на Куреневку в дни тезоименитства о. Феодора и в престольные праздники святителей Кирилла и Афанасия Александрийских. Какая благодать бывала в храме, когда батюшки вместе служили…

До 90-х годов имя отца Михаила никак не связывалось с отношением православных к государству. Но постепенно он, как безусловный нравственный авторитет среди белого духовенства Киева, оказался в центре борьбы с надвигающимся «электронным концлагерем» – идентификационными номерами. Множеству обезпокоенных людей и своим духовным чадам батюшка неустанно объяснял и растолковывал пагубность взятия «номеров», убеждал не малодушествовать. Иногда аргументы отца Михаила казались наивными:

– А ты скажи своему начальнику, что ты не «физическое лицо», а свободный гражданин Божьего царства…

Однако «неразумие» батюшки было исполнено высшей мудрости, а разум, как говорил столетний старец Антоний, «это хитрая штука, нет такой подлости и гадости, которую разум не способен оправдать…». Многие не верили в возможность добиться чего-либо от властей. Однако отец Михаил говорил:

– Надо, надо просить и требовать. Пока дитя не плачет, мать не разумеет.

Так начались «стояния» у Верховной Рады и крестные ходы, завершившиеся принятием поправки к Закону Украины «Про Державный реестр…» 16 июля 1999 года, декларировавшей разработку альтернативной формы учета граждан и ослабившей (на время) остроту положения.

Ноги отказывали батюшке после перенесенного инсульта, однако при чтении Евангелия он, превозмогая боль, всегда поднимался и выстаивал до конца. Аналой в левом углу придела преподобного Сергия Радонежского стал для отца Михаила последним окопом, который он не покинул, пока жил. Здесь он вел жестокий бой с коварным и невидимым врагом рода человеческого. А главной стратегической целью бывшего солдата являлся мир в страдающих душах, в раздираемых эгоизмом и неурядицами семьях. Тот мир, о котором Иисус Христос сказал: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам…» (Ин. 14, 27)

Уже, кажется, батюшка и не очень хорошо слышал исповедь. Уже он как бы давал тебе аванс своего доверия, читая разрешительную молитву. Но, как правило, блаженный миротворец перед этим говорил: «О-чку не обижай». То же самое, примерно, происходило и с супругой, когда наступал ее черед…

Стоим с О. у могилы батюшки на Лесном кладбище возле высокого дубового креста. Цветы, цветы, цветы… Как горько, что даже не проводили его в последний путь! Вспоминается одна замечательная книжка, эпизод, когда овдовевший священник, вообще-то равнодушный к лирике, шагая по комнате, читает своей дочери Соне четыре строчки Надсона. Вот они:

Прости нас, дорогой батюшка Михаил! И молитвами его помилуй нас, Господи!

– А знаете, – замечает Ксения, – несколько дней назад пришла к бабушке знакомая. Нецерковная. Я ей стала рассказывать, как ужасны аборты. Вдруг находящаяся в безсознательном состоянии, без вставных зубов, Елизавета четко произносит: «Правильно говоришь!» Мы обе изумились…

Ксеньюшка приехала по вызову деда в Киев, когда старушке стало уже совсем плохо. Ох, какая у нее была бабушка! Вместе с мужем Иваном прошла войну. Орденов и медалей у обоих оказалось столько, что некуда цеплять, – не хватало груди. Раз в году, на день Победы, они обязательно ездили на площадь Славы на встречи ветеранов. Мы с женой видели много таких фотографий. А работали они до пенсии учителями.