В трех километрах от первого целлюлозного завода, вниз по стоку его вредных вод есть еще одна, обжитая с начала тридцатых годов лагерная зона. Возле нее большое огородное поле.

Это было место для крайне истощенных и физически беспомощных людей. На работы за паек там не выводили. Все питались равно плохо и отдыхали. Такие зоны многих спасали от смерти, но попасть туда было крайне трудно. Какому смелому человеку удалось внедрить в обиход лагерей этот метод помощи погибающим людям, установить невозможно, но это был акт милосердия к «врагам народа», пойти на который в то время было непросто. Спасибо тем людям.

Лагерное население не лечилось от тех банальных болезней, которые известны всем на свободе. В лагере были дистрофия, анемия, подагра – все объединялось игриво-веселым словом «фитиль». Фитиль гас, слез не было. Была забота получить еще раз паек для трупа. Вот в такой оздоровительной зоне я оказался весной 1944 года по воле добрейшего Карла Карловича, лагерного «лепилы», врача-немца из зоны лагпункта Осиновка. Врачевание там было скромное, но был отдых и покой.

Из своих наблюдений выделю два факта.

Там я встретил компанию «фитилей», человек десять, сведущих в литературе и искусствах. Все они были молодые, не старше тридцати лет.

В трагических обстоятельствах эти люди спорили о поэзии, читали стихи, в ролях читали Шекспира, Пушкина и других авторов. Казалось, что они совсем не голодны и не больны и вовсе не в заключении.

Среди имущества ГУЛАГа был большой книжный фонд, собранный из библиотек, конфискованных у репрессированных владельцев.

Редкие, ценные, роскошные библиотеки с большим количеством книг оказывались завезенными в лагерные административные центры. Там как-то определялось их место содержания, и они работали не только для вольного населения, но и в некоторых постоянных крупных зонах, где смертность была минимальная, а контингент жил более уютно и относительно спокойно. Вот такие роскошные книгохранилища я встретил здесь, в Пуксо-озерском отделении Каргопольлага, позднее в Княж-Погосте в Коми Республике. Конечно, при возможности я с удовольствием ими пользовался.

Второе наблюдение. Там были бараки, населенные стариками. Все они трудились на овощных огородах. Среди них было много священников и других служителей церкви. Иногда, совсем не готовясь, экспромтом один из них начинал петь из какой-нибудь литургии, кто-то вступал, продолжал, и музыка хорошо подготовленных вокалистов завораживала, уносила за другие горизонты, откуда не хотелось возвращаться.

Однажды, в день весеннего Николы (22 мая), в солнечное теплое утро они увлеченно провели всю литургию этого дня, и я видел, как хорошо быть верующим, как вера помогает нести им свой крест без ропота и озлобления.

Все они умерли и похоронены на Падуне. И мой земляк, отец Михаил, неукротимый оптимист, также уступил смерти.

После Падуна я обживал и другие зоны. Мне пришлось пройти с тяжелой работой по сплаву леса по всей реке Мехреньге. Красивая и мертвая река, отравленная до самого устья сбросами Пуксо-озерского целлюлозного завода. Это была очень изнурительная работа при постоянном движении, без жилья и кухни. Кончилась наша водная служба тем, что нас, чуть живых, погрузили на тракторные волокуши и повезли по тайге. К пешему переходу мы уже были неспособны. Позади мы оставили могилы своих товарищей.

По дороге в стационарный лагерь механики-трактористы, тоже зэки, но бесконвойные, симулировали поломку машины, бросили нас среди леса и ушли по своим интересам в ближайшие деревни. Двое суток сидения на волокушах, при раздраженных конвоирах, при питании засохшей соленой треской доконали многих из нас. Соленое, в нашем состоянии истощения, вызывает отечность и гибель.