будто с дружком, поговорю.
Луна закидывает сети,
с отливом спорят якоря.
Живые брызги, словно серьги,
покачиваются на камнях…
Тёмно-зелёно волны катят,
огни далёко гнёзда вьют.
И под баян в пансионате
девчата про любовь поют…
…Азовье, память всколыхни
через года.
Пусть в землях строгих
помогут мне твои дороги
и эти поведут огни.
И, будто парус, сердце мне
в бессильный штиль
собой наполни!
В сухой и душной тишине
о ветерке-дружке
напомни…
1965. Геническ
В общежитии
Николаю Артамонову
Чванливым не чета
(навек хоть обяжи́те),
люблю стихи читать
в рабочих общежитьях.
Придёшь, и не беда,
что все ещё не в сборе.
На кухне суета,
коляски в коридоре.
Здесь в красном уголке,
где столики простые,
сижу накоротке
с парнями заводскими.
Неполный зал притих –
блестят глаза? Померкли? –
И лучше не найти
своим стихам проверки.
1965
«Любите невезучих…»
Любите невезучих
побольше, чем иных.
Мрачных, будто туча,
от невезенья злых.
Мечта наговорила!
Но жезл судьбы тяжёл…
Тесны у них квартиры,
невесел взгляд у жён.
Не лезу с панибратством,
но люб мне тот народ.
Ещё бы разобраться –
с чего им не везёт…
Весёлые в получку,
в поношенных пальто…
Любите невезучих!
Их любит мало кто.
1965
Старые вагоны
Поизносились старые,
отжили:
дороги выдавались нелегки.
На магистралях главных
отслужили,
теперь ушли в глухие тупики.
По малым полустанкам,
по разъездам
их развезли. Но вовсе не ломать.
Ещё крепки – найдётся труд полезный,
вагонам непривычно пустовать.
Служенье людям их судьбою было,
и люди,
от иного далеки,
их переоборудовали быстро
под склады, общежития, ларьки.
Они теперь,
уж их удел таков,
не на парней похожи натрудившихся,
а на пенсионеров-стариков,
общественной работой нагрузившихся…
Лишь иногда,
лишь только иногда,
однажды ночью
вдруг
вагон проснётся,
почуяв: на подходе поезда.
И гул в колёсах ржавых отдаётся…
И прогрохочет мимо товарняк!..
И до утра,
в томящем содроганье,
вагонам старым
не заснуть никак:
у каждого
свои воспоминанья…
1965
«…Я у окна стою подолгу…»
…Я у окна стою подолгу,
тянусь в заснеженную тишь…
Но ты звонишь,
зовёшь из дома.
«Весною пахнет…» – говоришь.
Я выхожу. Белеет вечер.
И колкий снег летит навстречу.
Ты на углу у автомата
стоишь с улыбкой виноватой.
И где ж весну ты разглядела
на этой улочке зальделой?
Но, мне не дав сказать и слова,
ты уверяешь в этом снова:
«Смотри, деревья посвежели…
Не видишь разве?
Неужели…
А я-то думала: весна…
Нет?..»
…Волга льдами стеснена.
Бредём в молчанье по аллее.
Застыли вязы. Иль олени?..
Пусть тёплые им снятся сны.
Далёко, Галя, до весны…
1965
«Январские наивные деньки…»
Январские наивные деньки.
Блеск глаз людских и ёлочных игрушек.
Слепи снежок, до тополька докинь.
Заметь, как он подрос за год минувший.
Снижаются снежиночки легчайше,
огни и окна семенят, рябя…
И очень рядом ходит-бродит счастье
и ищет не кого-нибудь – тебя.
1965
«Увозят пристани…»
Увозят пристани.
Против теченья тянут
большие деревянные дома.
Холодный день.
Снег реденький не тает.
Увозят пристани.
Теперь уж всё.
Зима.
Листвою правый берег замело,
листвою красной, жёлтой и зелёной.
Без лампочки фонарь,
чуть-чуть склонённый,
да лодки с пооблезшею смолой.
Мы каблуками вразнобой стучим,
идём с тобою –
как тогда, в апреле…
Холодный день.
И завтра не теплее.
Глядим на Волгу.
Пара слов. Молчим.
Ларёк забит.
Луж серая слюда.
И вдруг гудок
внезапный,
хриплый,
долгий –
увозят пристани.
Как будто навсегда.
Не надо уходить сейчас от Волги.
1966
«Стернёй вокруг ершится поле…»
Стернёй вокруг ершится поле,
дымком окутано село.
В который раз мне стало больно,
что лето красное прошло.
Уже делянки перерыли
и от картошки нет следов.
И пруд, где рыбу мы ловили,
умолк в преддверье холодов.
Не дрогнет жёлтая дорога,
не зачернеет тучей даль.