Я радовался, что скоро переселюсь в Москву. Не мог дождаться этого счастливого дня – лишь бы скорее и дальше уехать от этого человека и не видеть его. Но как же мама? Хоть я и не уважал её – мне было её жаль. Ведь ей некуда от него деться. А она всё же мне единственный родной человек, тогда как в нём я никак не мог ощутить родную кровь, а ощущал лишь обузу. Я собирался в Москву – и меня пугало уже то, что не захочется ехать домой на каникулы. А мама вынуждена возвращаться домой каждый божий день. Если раньше я отовсюду торопился в свою комнату, где меня ждали любимые книги – теперь я искал любой повод сбежать и подольше не возвращаться. Лишь бы не видеть его гнилых зубов, которые он постоянно демонстрировал, улыбаясь мне, не слышать той несусветной ахинеи, что он нёс, не вдыхать запаха тления, наполнявшего всю квартиру. Нигде я не чувствовал себя менее комфортно, чем дома. Я не мог читать, не мог учить языки, не мог сосредоточиться ни на чём. Мой отец постоянно искал общения со мной, а я с трудом выжимал из себя взаимность, чтобы его не обидеть. С каждым днём мне всё тяжелее становилось прикидываться, будто он тоже мне интересен.

Он, конечно, был мне интересен. Я не мог поверить, что он всегда был таким. Не мог понять, как могла моя мать выйти за такого человека. Но из его шизофренических речей я не мог выудить ничего сколько-нибудь связного. Почему он исчез? Почему вернулся? Почему стал таким? Всё это оставалось загадкой. Даже мама первое время не могла ничего мне объяснить. Нам и не удавалось с ней хоть ненадолго остаться наедине. А если и удавалось, она всё так же, как и раньше, избегала разговоров о нём.

Отец не выходил из дома. Но очень скоро по двору поползли слухи. Соседские ребята, мои бывшие одноклассники, смогли составить о нём смутное представление, лишь пару раз увидев его в окно. Его физическое и умственное уродство стало притчей во языцех. Он стал излюбленной темой сплетен для всей округи. Отец Пашки Терентьева считался погибшим – но вдруг вернулся и оказался чокнутым. Выходит, наш умник, полиглот и «ботаник» – сын шизофреника. Никто не говорил мне этого прямо, но это читалось на лицах. На меня стали смотреть с насмешкой, показывать пальцами, перешёптываться за спиной. Вечерами под окном собирались толпы соседских пацанов, чтобы поглазеть на легендарного психа. Хоть они и делали вид, что просто стояли – цель была очевидна. Обрывки его нелепых речей, неизвестно кем и как подслушанные, тоже гуляли по двору. Они и сами по себе были безумны, но по принципу «испорченного телефона» возвращались ко мне в ещё более извращённом виде. Вместо того чтобы стать моей гордостью, отец стал моим позором и сделал меня посмешищем.

Как теперь выясняется, многое из того, что говорил отец, было правдой. Однако в тот момент, когда он говорил всё это, правда там была перемешана с бредом. Более того: правда была больше похожа на бред, нежели действительный бред. И в тот момент в моём сознании всё это сливалось в единый и неделимый поток вранья, в котором я не мог разглядеть ни крупицы чего-либо близкого к реальности.

Первое, что мне запомнилось больше всего – это якобы княжеское происхождение моего отца. Надо сказать, понятие «князь» для нашего поколения стоит в одном ряду с такими понятиями, как «царь» или «боярин». Это нечто столь же далёкое и забытое, сколь опричнина и крепостное право. По паспорту отец и правда носил фамилию Белогорский. А значит, и я должен был носить её. Она звучала красивее, чем Терентьев, но казалась мне не более и не менее княжеской.