Избранницы. 12 женских портретов на фоне времени Елена Ерофеева-Литвинская

© Ерофеева-Литвинская Е.В., 2017

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2017

© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021

«История эта может послужить материалом драматургу для драмы», – писала газета «Петербургский дневник театрала» о судьбе одной из героинь этой книги, прославленной певицы Анастасии Вяльцевой. Да, ее яркая, рано оборвавшаяся жизнь была драматична, как драматичны биографии другой певицы – Надежды Плевицкой, балерин Анны Павловой и Ольги Спесивцевой, модельера Габриэль Шанель, актрисы, певицы и поэтессы Марии Пуаре, актрис кино и театра Роми Шнайдер и Ингрид Бергман, писательниц Франсуазы Саган и Анастасии Цветаевой… И пожалуй, они просятся не только в драму, но и в многостраничный любовный, подчас авантюрный, а то и детективный роман. А для другой героини книги – казалось бы, ничем не примечательной Екатерины Гимер-Чистовой, эти слова сбылись буквально. Именно ее скандальный бракоразводный процесс 1896 года, о котором судачила вся Россия и резолюцию на приговор которого наложил сам Николай II, послужил великому русскому писателю Льву Николаевичу Толстому основой для создания классической драмы «Живой труп».

Героини этой книги – такие разные, непохожие – восходили к вершинам славы неправдоподобно стремительно (так, Франсуаза Саган в девятнадцать лет, опубликовав свой первый роман, стала богатейшей девушкой Франции), буквально «из грязи в князи» (сирота Шанель возглавила империю мировой моды, а дочь прачки из Лигово Анну Павлову провозгласили символом балета), просыпались знаменитыми в одночасье, хотя для кого-то из них это оборачивалось порой и неслыханным позором. Кто-то рос в нищете, кто-то во вполне благополучных, обеспеченных семьях, но все героини, о которых пойдет рассказ, отвергли свою среду, переступили через ее законы и устремились к совершенно иным горизонтам. Все они познали свой звездный час и побывали в роли дивы, постоянно мелькающей в журнальных и газетных хрониках, в роли героини обывательских кривотолков. И им, как никому другому, было известно, что фортуна непостоянна и переменчива, что жизнь то и дело съезжает с накатанной колеи, что прямых путей не бывает, что пути Господни неисповедимы, что искусство несоизмеримо выше жизни, хотя и прорастает из нее, что едва ли можно постичь Божий промысел о человеке…

«Когда я думаю о своем прошлом, то испытываю головокружение», – говорила Франсуаза Саган.

Эти слова, наверное, могла бы повторить любая героиня этой книги. Их жизнь была головокружительна, им было о чем вспомнить, коротая дни затянувшейся старости или, наоборот, внезапно оказавшись на волосок от смерти.

В их судьбах было столько поворотов и событий, столько взлетов и падений, что кажется странным, как все они могли вместиться в сравнительно небольшой отрезок времени под названием «жизнь». И эту жизнь, и свою любовь, к которой героини этой книги неустанно стремились, они переплавили в искусство, даря современникам моменты высочайшего художественного наслаждения и не задумываясь, чем придется за это заплатить.

Многие из них были и прокляты (вспомним хотя бы безжалостную травлю Роми Шнайдер или публичные издевательства над Ингрид Бергман, посмевшей изменить мужу и полюбить другого) и незаслуженно стерты из памяти последующих поколений. Чаще всего по идеологическим мотивам – зачем вспоминать Плевицкую, любимую певицу последнего российского императора, к тому же эмигрантку? Или исполнительницу «бульварных однодневок» Вяльцеву, муж которой после ее смерти скрылся в Германии и заведовал делами русских беженцев при Гитлере? Или безнравственную и, по слухам, сумасшедшую графиню Орлову-Давыдову (она же Мария Пуаре, автор популярного романса «Я ехала домой»), шафером на свадьбе которой был Керенский? Лишь в последнее десятилетие эти имена вновь всплыли из небытия. Но все равно осталось нечто, что не дало и не даст им умереть совсем – созданные ими книги, фильмы, песни, романсы, модели одежды, запечатленные на пленку мгновения их танца, их фотографии, а то и сами жизненные перипетии, обернувшиеся бессмертной драмой…

Возмутительницы общественного спокойствия, нарушительницы общепризнанных норм, установившие свои правила – по неписаному праву большого таланта, – они были судимы при жизни – непрочным и поспешным земным судом. Саган называли «нахалкой, ворвавшейся в литературу», Шанель – «шваброй», Бергман – «пятном на флаге страны», Спесивцеву за границей считали шпионкой и «красной Жизелью», а об искусстве Вяльцевой крупнейший музыкальный критик того времени Владимир Стасов и вовсе отзывался в непечатных выражениях. Процесс 1916 года над Марией Пуаре, присвоившей себе чужого ребенка, затмевал собой сводки с фронтов военных действий Первой мировой! Кто только не бросил тогда в нее камень… Вопиющую несправедливость сталинских сфабрикованных процессов вынесла, не сломившись, Анастасия Цветаева…

Но все они оправданы перед судом Времени. Ведь ими правила Любовь и Гениальность. Забвение им не грозит. И мы, возвращаясь к причудливым обстоятельствам судеб этих удивительных женщин, давно и недавно покинувших нашу грешную землю, погружаемся в глубины их души, пытаемся их понять, простить и полюбить…

Литературоведы, пишущие о творчестве Льва Николаевича Толстого, в частности о его знаменитой драме «Живой труп», идущей на сценах всего мира, обязательно упоминают людей, ставших прототипами героев пьесы – Николая Гимера, его жену Екатерину и второго мужа Екатерины Степана Чистова. Но что скрывается за этими именами? Какой была Екатерина? Как она жила? И как получилось, что жизнь хорошенькой, благовоспитанной московской барышни превратилась в криминальную драму, где нашлось место и зловещей проруби на застывшей Москве-реке, и подложному письму в кармане утопленника, и неожиданно воскресшему «трупу», и шокировавшему воображение российских обывателей скандальному факту двоемужества? А если еще обнаруживается, что Екатерина – твоя дальняя, пусть не прямая, но все же родственница и ты держишь в руках некогда принадлежавшую ей вещь?

…По обеим сторонам зеркала на туалетном столике стояли две одинаковые пудреницы, чудом прошедшие через все конфискации и экспроприации. Пудреницы в виде фарфоровых тюльпанов – бледно-розовых, полураскрывшихся, чуть бахромчатых по краям, на длинных бронзовых ножках, покрытых густой позолотой. Подарок покойного мужа Степана Ивановича на день ангела. Он любил свою жену, с первого взгляда и до конца дней очарованный ее красотой и внутренним светом, и всегда старался сделать ей что-то приятное.

Екатерина Павловна, сидя в кресле у столика, рассеянно провела по лицу пуховкой – заячьим хвостиком – когда-то это был шик, – сохранившим остатки тончайшей рисовой пудры. Да, все еще красива, хотя предательские морщины выдают возраст. А сколько пришлось перенести… О жизни с первым мужем и связанной с ним кошмарной истории она старалась не вспоминать, но забыть об этом ей не давали всю жизнь. И зачем только Лев Николаевич написал эту пьесу?

…Катюша росла в бедной московской семье прапорщика Павла Симона. Видимо, их далекие предки были выходцами из Франции или Швейцарии, и примесь французской крови придавала расцветавшей на глазах девушке, миниатюрной блондинке с красивыми, выразительными глазами, особый шарм. Отец рано умер, и мать Катюши, Елизавета Антоновна, женщина волевая и решительная, поспешила пристроить восемнадцатилетнюю дочь замуж. Как ей казалось, очень удачно. О любви к будущему мужу со стороны Катюши речь не шла. Скорее о симпатии. Главное, что жених был достойный – дворянин Николай Самуилович Гимер, из обрусевших немцев, небогатый, но имевший постоянное место службы при железной дороге, да и внешне привлекательный.

Через год после свадьбы, в 1882-м, у супругов родился сын, названный в честь отца Николаем. Жить бы да радоваться, но не тут-то было. У Николая Самуиловича, в общем-то человека неплохого и по-своему любившего Катюшу, обнаружился очень серьезный недостаток – он пристрастился к выпивке. Все чаще он возвращался домой нетрезвым, обдавая жену отвратительным запахом перегара и дешевого табака, и валился, не раздеваясь, на кровать. Тихий и непритязательный, в подпитии он бывал грубым и неуправляемым. Все отвратительное, что таилось в глубинных уголках подсознания, тотчас вылезало наружу.

Наутро Гимер клялся и божился перед иконой, что это в последний раз, а потом все повторялось снова и снова. Постепенно эта пагубная страсть все больше овладевала Гимером, и он ударялся в длительные запои, оставляя свою молодую жену наедине со всеми проблемами. Николай Самуилович почти перестал появляться дома, опустился до кабаков и притонов, где порядочному человеку не место, и в итоге потерял службу. Видеть это медленное самоубийство близкого человека было невыносимо. Катюша порой доходила до крайней степени отчаяния, и только мысли о маленьком сыне и необходимость заботиться о нем удерживали ее от последнего шага.

Мать Катюши, состоявшая в переписке со Львом Николаевичем Толстым, попросила у него совета. Писатель откликнулся, не подозревая, что спустя десятилетие девушка, которую он пытался наставить на путь истинный, станет прообразом героини его пьесы. Что же посоветовал Толстой? Терпеть, покориться… Но Катюшу такое решение совершенно не устраивало. Она ушла от мужа.