Теперь профессор потянулся за другой книгой. Она стояла на полке ребром, корешком внутрь, что показалось странным. Он взял ее под мышку и вновь сел за рабочее место. Роман был большой: на вид в нем было около пятисот страниц.
Прозвучал телефонный звонок. Андре неохотно потянулся к мобильнику и, увидев, что звонит брат, взял трубку.
– Да, я слушаю, Маркус.
– Андре? Ну, наконец-то. Заставляешь маму нервничать. Я уже хотел тебя проведать.
– Ну, что там, войну объявили? – мягко спросил Андре.
– Нет…
– А что вы так переживаете? Я дома, со мной все в порядке. Обними маму и скажи, чтобы ни о чем не волновалась.
– Приедешь и обнимешь сам, – ответил Маркус.
– Хорошо, но ты сейчас обязательно ее обними.
– А почему не брал трубку?
– У меня были кое-какие дела. Ты же знаешь, я, когда заработаюсь, обо всем забываю.
– Ты хотел сказать, о родных?
– Что? Ты позвонил, чтобы пристыдить меня?
Андре убрал книгу и встал у окна.
– Ладно, ладно. Прости. Что с твоей книгой?
– Тебе это интересно? Да, ладно. Дай угадаю, тебя попросила об этом мама? – как бы шутя, произнес Андре. – «Спроси, спроси его про книгу», – проговорил он, безобидно изображая ее голос.
В трубке раздался смех.
– Когда ты изображаешь ее, твой голос звенит, как у Уитни Хьюстон[5]. Разве такой у мамы голос?
Андре тоже рассмеялся.
– Оставь это, а то за столом не о чем будет поговорить, – сказал он брату.
– Так ты не пошутил? Ты приедешь? – прозвучал радостный ответ.
– Да, Маркус, конечно же приеду.
«Мам, Андре приедет».
– Скажи, пусть приготовит моего любимого…
– Да-да, твоего любимого цыпленка парминьяну, – отозвался Маркус. – Мы как раз за месяц, предвкушая долгожданную встречу, начали купать ее в ванночках и гладко выщипали. Мам, передай-ка мне мой фартук.
– Ну все, хватит, шутник, не то мне придется проверить твой уровень греко-римской борьбы.
– Ты знаешь, я никогда не стану с тобой бороться, ты мой брат. Кстати, ты не видел мою шляпу?
– О, ты до сих пор так переживаешь о своей шляпе, будто она впрямь хороша. Эти плетеные шляпы даже на фермах не носят, а я тебя в ней видел на пляже. Лучше пусть она побудет у меня. Я переживаю за твою репутацию.
– Нашел, за что переживать. Я был на пляже всего пару раз за год.
– Все, все, не начинай рассказывать мне о своих моральных устоях. Прошлый век, – сказал Андре, подняв взгляд и встретив пронзительные и пугающие глаза Фортуны.
– Все. Приезжай. Поговорим за столом.
– Да, уже собираюсь, – он отвел взгляд от картин. – Цыпленок парминьяна. Perfetto![6]
– И не забудь про мою шляпу.
– Забудь про свою шляпу. Ужас, – сказал Андре и бросив трубку, захихикал.
«А ведь прав он, – с грустью подумал Андре. – «Давно я им не звонил. И не писал».
Ты спрашиваешь, в каком месте
будешь покоиться после смерти?
Там, где покоятся еще не рожденные.[7]
«Годится», – произнес он тихо, взглянув на свое отражение. Костюм сидел на нем хорошо. Не отворачиваясь от зеркала, Андре дотянулся до комода, на ощупь вынул из него маленькую расческу и двумя волнами уложил слева направо короткие черные волосы. Он еще раз внимательно взглянул на себя. Мать часто ругала его за страсть ко всему черному. На этот раз он угадал, взяв из шкафа рубашку цвета кофе.
С балкона раздался громкий треск. Стеллаж, уставленный цветами, не выдержал тяжести и рухнул. Андре не любил оставлять за собой беспорядок, даже живя в одиночестве. Вернувшись к инструментам, он взял молоток, горсть гвоздей и прибил стеллаж обратно.