Незнакомец широко и искренне улыбнулся (ну, точно – иностранец), немного повертел платок в пальцах, комично вздыхая и цокая языком, потом с притворным сожалением опустил в зев ближайшей урны. При этом еще и подмигнул, чтобы не осталось никаких сомнений в том, что это шутка, – она улыбнулась в ответ, на этот раз, кажется, искренне и вполне естественно, – подошел, протянул руку.

– Давайте знакомиться. Я – Стефан. – говорил он с легким, едва уловимым акцентом.

Подружки поочередно представились. Ане показалось, что ее руку он задержал немного дольше, и она уже принялась читать себе отповедь, полную желчи и сарказма, но в этот момент натолкнулась на взгляд Стефана. Участие, ирония сменились в нем интересом, чем-то еще, неуловимым, непонятным и от этого еще более притягательным; отповедь развалилась, оставив после себя смятение, сомнения, тревогу. Сердце сжалось, провалилось куда-то, – немедленно, сию же секунду бежать отсюда, спрятаться, отрешиться, забыть!

Она повернулась к Тоньке, но та (ох, уж эта Тонька!) уже завела с этим Стефаном светский разговор. Ну да, noblesse oblige, законы гостеприимства. Нет, надо все это немедленно прекратить, остановить!

Аня прислушалась к разговору.

– У вас неприятности? – вежливо осведомлялся Стефан.

– Да вот, – отвечала Тонька, входя в роль, по привычке шмыгая носом, – на гопников нарвались…

Стефан растерянно улыбнулся.

– На кого? На кого-кого?

Тревога кольнула резко, неприятно, подхлестнула – бежать, бежать скорее! Аня громко закашлялась – ну, да! вот так пошло, примитивно!

– Деньги у нас украли. – она бросила выразительно-хмурый взгляд подружке – у той в глазах недоумение, растерянность. – Домой пойдем.

Новый знакомый отреагировал мгновенно.

– У вас украли деньги? А почему вы не позовете милицию?

Они переглянулись, и Тонька уклончиво ответила:

– Не успели, – она повернулась к Ане, вздохнула (что ж, надо – так надо), поправила рюкзачок. – Ну что, пошли?

– Пошли, – Аня бросила прощальный взгляд в лицо очередной своей несостоявшейся любви (good bye, Стефан! – кажется, впервые она знает имя, – прогресс!), на тенистые аллеи, излучину реки, серебристо проблескивающую сквозь кружева листвы. Прощай день, прощайте, мечты, прощайте, надежды!

Страшно, просто безумно хотелось остаться, может быть, даже подружиться (хотя бы! – подружиться!) с этим приятным, улыбчивым парнем, но неведомая сила, горячее, запальчивое упрямство, еще черт знает, что тащили прочь, заставляли произносить вымученные, фальшивые слова. И мысли, вдруг подчинившиеся этой силе, тоже стали выплетать узоры убеждений, кривенькие, натужные: что здесь делать дальше без денег, без настроения? смотреть, как другие отдыхают? «Мы чужие на этом празднике жизни»…

Свинцовой тяжестью ухнуло в душу отвратительное воспоминание, расползлись темной лужей обида, горечь, брезгливость, – шуткой, забавным приключением происшедшее никак не представишь. Это сейчас Тонька бравирует, прячется в эйфории нечаянного развлечения. Долго, долго еще им с ней будет стыдно смотреть друг дружке в глаза; придется забывать, прятать сегодняшний день куда-нибудь далеко, туда, где он постепенно забудется, выцветет, затянется плацентой новой памяти. И впереди – вполне предсказуемое объяснение с мамой, объяснение, которому она предпочла бы любое наказание, любое мучение. Объяснение! Целая процедура, пыточный ритуал, с влезанием в душу, разоблачением позорной подноготной ее проступка, после которого мама непременно разразится монологом о том, как трудно ей жить в обстановке «нелюбви и отсутствия элементарного понимания», с последующими слезами, обвинениями и принятием лошадиных доз успокоительного.