Сколько времени простояли они так, обнявшись, опираясь друг на дружку? Издалека доносились чьи-то голоса, шум аттракционов, музыка, но все это было не с ними, все это было далеко. Покачиваясь на волнах невидимой реки, плыли они куда-то в потоке забытья, окутанные терпкими ароматами опавшей листвы, прохладой остывающей земли, прощальной нежностью уходящего лета. Время остановилось, и они замерли вместе с ним, убаюканные, покорные, кружась в океане безмолвия, где нет ни мыслей, ни чувств, а есть лишь один прозрачный бесконечный умиротворяющий покой…

Вот тут и появился он. Высокий, стройный, какой-то неправдоподобно красивый и приветливый. Лет двадцать-двадцать пять, джинсы, кроссовки, поверх майки – светлая летняя куртка, сумка через плечо. Наверно, увидел их с аллеи, благо деревья здесь растут не густо. А может, наблюдал все время, выжидая подходящий момент. С него станется, потому что – иностранец. Все иностранцы такие. Какие? Любопытные, что ли; в покое не оставят, одним словом. А в том, что он иностранец, Аня не сомневалась ни на минуту, – насмотрелась на них в отцовской студии. Подтянутый, бодрый, в глазах – участие. И интерес тоже какой-то нездешний, застенчивый, с едва заметными искорками смешливости.

Она и не вспомнит сейчас, что он тогда сказал, кажется, просто окликнул их. Впрочем, они и не услышали его сразу. Стояли, обнявшись, жалкие, заплаканные – детский сад, честное слово! А он платок достал, протягивает, улыбается.

– Возьмите, – говорит, – вам нужно успокоиться, привести себя в порядок.

Аня вырвалась из оцепенения, отстранилась от Тоньки; машинально, еще ничего не соображая, взяла платок, начала вытирать глаза. Хлюпая носом, Тонька подняла на нее взгляд и расхохоталась; вслед за ней расхохотался незнакомец. Аня спешно наклонилась к рюкзаку, порылась в нем, вытащила зеркальце… Ужас! Она и забыла, что накрасилась сегодня, – ну еще бы! первый бал! выход в свет! – и теперь весь с таким трудом (потому что украдкой – в целях конспирации) наведенный макияж превратился в безобразные лиловые разводы, дикий опус похмельного визажиста. Наверно, вид в этот момент у нее был наиглупейший, потому что Тонька так и покатывалась от хохота. Хороша подруга, нечего сказать!

Незнакомец полез в сумку (волшебная она у него, что ли?), вытащил бутылку воды, протянул. Молча, все с той же смущенной, участливой улыбкой. Потом дипломатично отвернулся, медленно побрел к аллее. Умываясь, Аня видела, что он ждет их там, засунув руки в карманы куртки, изредка посматривая в их сторону.

Тонька сделала круглые глаза, вопросительно кивнула на него: кто это? Аня в ответ тоже округлила свои, и Тонька снова прыснула от смеха.

Кое-как приведя себя в порядок, подружки вернулись на аллею. Аня с тоской представила себе их со стороны: вылитые Маугли, честное слово; неожиданно разозлилась. А незнакомец-то – ну, просто спаситель, миссионер, вернул двоих заблудших в лоно цивилизации! Тоже мне, благодетель! Думает, наверно: увидел зареванных дурочек, одолжил им платок – и уже все, герой. Потом где-нибудь у себя еще и хвастать про это будет. Не выйдет!

Она торжественно протянула ему платок, всем видом демонстрируя гордость и независимость. Вроде как: «Забирайте свое барахло, нам оно и даром не нужно!»

– Спасибо! – она проследила за его взглядом и оторопела: белоснежный и отглаженный платок превратился в измазанную тушью, мокрую тряпку. «Ой, стыдно как!», – Аня выдавила из себя улыбку, которая должна была изобразить кокетливое смущение, легкую, изящную иронию, а вышла (она это чувствовала) робкой и подавленной.