Владимир тоже был не таким, как все. Поэтому Элси смело его перебила:

– Второй вариант. Выбираю второй.

Владимир хмыкнул, как будто снисходительно. Но Элси показалось, что промелькнуло в глубине его глаз что-то настоящее в эту секунду и что ямочки-улыбки на его белых щеках были тоже настоящими. Если бы Владимир сказал хоть что-нибудь, Элси обязательно завалила бы его вопросами. Но он поднял руку, развернулся и ушел. Только через плечо бросил:

– Тогда жду тебя завтра на этом месте, стажер.

“Завтра на этом месте”, – отстукивали часы на стене в душном классе.

“Завтра на этом месте”, – гремели колеса автобуса.

“Завтра, завтра, завтра”, – нашёптывал ветер за окном.

Элси никогда не ставила отметки в календаре. Ей нравились спонтанность и белый цвет. Но в этот раз она сделала исключение и поставила большую жирную точку. Красную. Потому что “завтра” может перевернуть ее жизнь.

***

Зазеркалье. Непреложная истина. Любой ребенок знает, что Зазеркалье есть. Любой ребенок знает еще, что попасть в него нельзя и нельзя даже пытаться. И любой пытается. Элси помнила, как часами смотрела в зеркало в ванной, касалась его кончиками пальцев, закрывала глаза, шептала глупые слова, которые услышала когда-то. Пыталась, пыталась, пыталась, а мама ее не останавливала и грустно улыбалась. Теперь Элси поняла, почему. Ее отец был не космонавтом и ученым. Он просто пришел из-за зеркала и за зеркало вернулся.

Все эти годы мама знала: когда-нибудь Зазеркалье заберет Элси. Поэтому молчала. Но Элси была слишком сумасшедше счастлива, чтобы думать об этом.

Она решила. На следующее утро она стояла на пустой сельской дороге ровно на том же самом огромном красноватом булыжнике, который вчера блестел под лакированной туфлей Владимира.

– Вовремя.

Элси вздрогнула.

– Как вы?..

Владимир прижал палец к губам. У кого-то другого это вышло бы смешно. Но ослушаться Владимира Элси почему-то не смогла, как бы ни хотелось вывалить из головы спутанный клубок вопросов. Пришлось терпеть. Пришлось идти, наступая точно в следы ботинок Владимира в дорожной пыли. Идти, как в первый раз, по знакомым с детства дорожкам, и вертеть одну под микроскопом единственную мысль: “Как Владимир может ходить настолько бесшумно?”

– Что значит стажировка? – спросила Элси, когда безлюдные дорожки закончились, а тишина и без ее помощи разлетелась вдребезги от хруста шагов и гула чужих голосов. – Я еще школу не закончила.

– А зачем тебе школа? – отмахнулся Владимир и сразу стал в глазах Элси еще выше.

Они пробрались кушерями к речке. Элси расцарапала руки и зацепила голой лодыжкой крапиву. В такие дебри обычно не забиралась даже она. Владимиру же все было ни по чем. Он шел по извилистой заросшей тропинке с тем же видом, с каким шел бы по центральной городской улице, и так откидывал сухие ветки, будто смахивал пылинки с пиджака.

Владимир остановился, когда впереди показалась груда торчащих из воды досок. Раньше они были рыбацким мостиком. Давно, наверное, очень давно. Теперь эти доски были похожи на разинутые пасти крокодилов. Ржавые гвозди сверкали опасным металлическим блеском. Скалились острые, обломанные ветром и течением деревянные зубы. Жуткое место. Элси знала множество других, красивых и уютных, подходов к речке. Что-то ей подсказывало, что Владимир их тоже знал.

– Была здесь раньше. – Он не спрашивал.

– Не люблю это место.

– Зато они любят.

Элси не видела лица Владимира, но могла поспорить: он усмехнулся. В камышах что-то заскреблось и заворочалось. Оглушительно треснула сухая ивовая ветка. Что-то тявкнуло, пробежал ветерок по сырой траве, и прямо из мелководья, где обычно гнездятся утки и снуют мелкие ужики, выпрыгнула лохматая дворняжка.