Владимир ушел. Его длинная фигура скрылась за поворотом. А Элси все стояла. Стоял в горле ком, стоял в носу петрикор. Стоял в ушах голос. Он повторял, настойчиво, как мантру: “Подумай. Вспомни. Подумай. Вспомни” и обязательно в конце добавлял такое непривычное на чужих губах ”Элси”.

Владимир знал это имя, имя, которым Элси и дома называли редко. Для всех вокруг она была Алисой, просто Алисой Войской. И в паспорте стояло это же сухое, жесткое, как асфальт, имя. Элси оно не нравилось, но ничего, привыкла. Потому что не принято, потому что неправильно, потому что мама сказала: “Так нужно”. Сказала и ничего не объяснила. А теперь, Элси чувствовала: у нее появился шанс узнать о себе хоть что-нибудь…

…настоящее.

Дорогу перебежала, поднимая клочки грязи, смольно-черная кошка, оглянулась, сверкнула глазами и юркнула в темноту. Элси отмахнулась: опять показалось. Опять ей показалось, что кошка на нее посмотрела совершенно по-человечески осмысленно. Вот они, странности, крошечные, ничего не значащие и почему-то интересные мужчине с матовыми глазами. Элси шла домой и пыталась припомнить каждый случай, когда ей казалось, что животные ведут себя странно.

Вот на прошлой неделе она видела во дворе огромную красивую птицу. Размером с большого попугая, такая же яркая, с отливающими металлическим блеском перьями, она сидела прямо на земле и смотрела в окно. И глаза у нее были большие, черные и ужасно умные. Элси птицу сфотографировала, но на снимке остался пустой газон без единого перышка.

Странности. Они вертелись над головой и щекотали горящие щеки. Они шептались с ветром и прыгали по веткам. Они до самого дома довели Элси и сгрудились там, под окнами, за дверью, потому что дальше пройти не могли. В доме ничему странному и необъяснимому места не было.

– Поздно ты, – вынырнула из кухни мама. С ее плеча спрыгнул уютный запах свежей выпечки. – Давай за стол.

У Элси было правило: дома не говорить о том, чему место за дверью. Но сегодня, жуя горячие сырные булочки, она решилась.

Мама долго молчала, настолько долго, что Элси успела сначала обрадоваться, потом испугаться и отсчитать пару сотен ударов жилки под тонкой кожей.

Мама сказала:

– Он прав.

Сказала, тяжело вздохнула и долго молчала, прежде чем объяснить. Элси сначала не поверила, потом не поверила еще раз, и только когда серебряная монетка луны выкатилось на черное ночное небо, а ее отражение повисло в бездне чайной кружки, когда голова окончательно отказалась работать, а сердце устало колотиться, призналась себе:

Правда. Она полукровка.

Элси не спала всю ночь. За дверью не спала мама. Ровному стуку ее шагов вторил унылый ветер. Элси думала совсем не о том, о чем, наверное, следовало думать. Она то ли устала удивляться, то ли просто устала, но сердце больше не колотилось и в голове было пусто. Элси легко перебирала безжизненные обрывки старых мыслей и удивлялась сама себе. Как могла она раньше не замечать очевидного?

– Ты не такая, как все, – сказал Владимир на следующее утро, когда Элси столкнулась с ним на прежнем месте. Он и сам был прежним: идеальная восковая фигура. Грязь под ногами еще не высохла.

– Знаю.

Владимир был вторым после мамы, кто слова “не такая, как все” произнес гордо, без насмешки. Для него это был комплимент.

– И что ты выбираешь?

Он знал. Он все заранее знал. Он схватил Элси матовыми глазами и держал за шкирку. Он решил все за нее, когда в первый раз позволил увидеть себя в автобусе.

– Ты можешь, как нормальный человек, поступить в хороший вуз, потом учиться, потом работать… – у Владимира была странная манера говорить. Он выражал жалкие тени эмоций не словами и не интонациями, а взглядом.