Его дверь продолжает быть открытой.
До свидания, Евгений Павлович…
«Эта тихая надежда…»
Е. П. Крылатову
Эта тихая надежда
И дорога у окна,
Городок над миром снежным,
Отрешённая луна.
Темноты печальный возглас,
Хоть до сумерек сто вёрст;
Монастырь, и чей-то голос —
Что-то важное, всерьёз.
В храме трепетно, негромко,
Чтоб уверовать на миг.
Вязнет тихая позёмка
Дней неспешных, дней твоих.
Ниже каменные своды,
Выше неба океан,
И мелькнёт за поворотом
Твой невыстроенный храм,
Где волнительно, как прежде,
Где и радость, и вина, —
Эти вечные надежды,
Эта долгая луна.
«Ветер, наотмашь дверь…»
Памяти Евгения Крылатова
Ветер, наотмашь дверь,
Дождь переходит в град.
Время новых потерь,
Время новых преград.
Шторы скрывают луч,
Отодвигая свет.
Облако из-за туч.
Ветхий мой новый завет.
Ноты на проводах,
Мглы предзакатный час.
Музыка на устах,
Музыка входит в нас.
Кружится листопад,
Кружится всё быстрей.
Дождь переходит в град.
Ветер, наотмашь дверь.
«Прощенье. Прощания горькие…»
Прощенье. Прощания горькие
Всходы.
Надменная память ветрами
Захлёстывает,
Меняются дни, и меняются годы
От осени к осени,
От осени к осени.
От жёлтой листвы до тяжёлого
Ливня —
Всего ничего
И одна пересадка.
Нас тихо накроют угрюмые
Зимы,
Где белая вечность
Диктует порядки.
И всё очевиднее тень
Наважденья,
И грустно, и долго течение
Ночи,
И всё же к утру суждено
Возвращенье
На тихие улочки памяти
Прошлой.
Лишь боль стеариновой
Каплей застынет,
И пёс пожалеет, и друг
Не покинет.
«В баритоновом детстве…»
Ю. Розуму
В баритоновом детстве,
Где тихо плывут облака,
Мы живём по соседству
И молоды очень пока.
В нераскрытые двери
Неслышно крадётся февраль;
И забыты потери,
И музыка бьёт через край.
В баритоновом мире
Уже подтянулись басы;
Мы как будто забыли
Взглянуть поутру на часы.
Снег метёт осторожно,
По кругу спешит циферблат.
В этой жизни тревожной
Ничто не вернётся назад.
Повторится виденье,
Где музыка рвётся сквозь сон,
И как будто спасенье,
Звучит и звучит баритон.
«Взрослеем, стареем, мудреем…»
Взрослеем, стареем, мудреем,
Придумываем вопреки;
Тропинка осенняя зреет,
Ведёт нас к началу реки.
Почти незаметно теченье,
Теряется тень в зеркалах.
Маэстро играл сочиненье
В моих повзрослевших дворах.
И музыка что-то находит,
И где-то в тревожной дали
Задумчиво флейта выводит
Негромкие ноты свои.
«В двенадцать от Шопена вышел…»
В двенадцать от Шопена вышел,
Ключ повернул и дверь закрыл.
И барабанил град по крышам
И тихо в полночь уходил.
Звучали ноты повсеместно —
От фонарей до облаков,
И продолжал играть маэстро,
Взрывая тишину шагов.
Подслеповатые неоны,
Уютный абажур в окне
Уже читались отстраненно
И чуть подыгрывали мне.
И дворник, в арке исчезая,
Так ненавидя белый снег,
Неслышно гаммы повторяя,
Швыряет музыку на всех.
Пригоршнями глотаю звуки,
Не подчиняя, не виня, —
И, как непрошеные муки,
Сгорают около огня.
И обрастают сновиденьем
И скоротечностью обид;
И проступают объясненьем,
Где не поверить предстоит.
Где подобраться – не пробраться,
Где доглядеть – недоглядеть;
Где просто быть и состояться
Или неведомо прозреть.
Где колесницы беглой Трои
Тирана в бегство обратят;
Где мы встречаемся с тобою,
Где улицы идти велят.
У каждого своя минута.
И, уходя от старых стен,
Пускай пригрезится кому-то
Ещё не сыгранный Шопен.
«И музыка набело, набело…»
И музыка набело, набело,
Минуя черновики,
С тобою сегодня ладила,
С тобою писала стихи.
Немного во сне лихорадило
И оберегало не зря.
И всё-таки – набело, набело, —
До шепота сентября.
«Из Бодрума на скакуне…»
Розуму
Из Бодрума на скакуне
К роялю, что хранит молчанье.
И будет музыки звучанье,
Что снова неподвластна мне.
И снова перелёты дней,
Наскальный оттиск, крик пустыни,
Где музыка едва остынет,