– Надоело! Сколько же в них отверстий?! – возмутился Исрафил бей и продолжил шнуровать свои сапоги английского офицера, купленные в порту.

– Вероятно, эти вояки-англичане такую обувь надевают утром и ходят, не снимая, до самого отбоя, – вслух ворчал обозленный монотонным занятием старший Атабеков.

Исрафил выпрямил спину и, обреченно посмотрев на свое обременительное приобретение, тяжело вздохнул. – Ну их… выброшу, – вновь вслух произнес бек. – Пусть слуги носят, эти сапоги меня изведут!

Хумай остановилась в проеме двери в гостиную и мило подняла брови:

– Ата (отец. – Прим. авт.), я помогу тебе?

– Мы же договорились, что это не женское дело, – отказавшись от услуги дочери, Исрафил продолжил шнуровать обувь. – Лучше посиди рядом со мной, а то из-за дел редко вижу тебя.

Девушка, встав на колени вопреки запрету отца, выхватила из рук родителя шнурки.

– Отец, я не могу видеть, как ты мучаешься каждое утро, – Хумай проворно завела шнурок в отверстие сапога. – Позволь мне этим заниматься. И прошу, не запрещай мне это делать. Я хочу иметь возможность заботиться о тебе и маме. И еще, я хочу научиться выполнять хоть какие-нибудь обязанности…

– Дочь моя, что ты такое говоришь, – по-доброму возмутился Атабеков. – Ты у меня всегда должна ходить в беззаботных барышнях и, выйдя замуж, оставаться таковой – это прямая обязанность твоего будущего мужа.

Хумай подняла глаза на отца, очевидно, желая возразить.

– Не хочу беззаботной жизни, хочу посвятить себя интересному делу, чувствую в себе желание учиться и учить других.

– Замужество – не для этих занятий, – возразил отец, – ты – будущая жена, мать. Для каждой женщины это главное занятие в жизни.

Хумай улыбнулась и продолжила шнуровать отцовскую обувь, но на душе девушки скреблись кошки – хотелось, не согласится, спорить с дорогим ее сердцу человеком. Но подобное никогда между отцом и дочерью не присутствовало – не было ни ссор, ни обид.

Исрафил бек, как любящий отец угадал мысли дочери и, погладив Хумай по голове, нежно продолжил:

– Не обижайся на отца. Я желаю тебе всего самого лучшего, твои мнение и желания важны для меня и дороги, но как быть с замужеством? Или ты не думаешь о нем?

– Думаю. Но… не тороплюсь. – Хумай смущенно опустила глаза, однако, чуть поразмыслив, так же смущаясь, добавила: – Мое сердце еще никого не видит.

– Умница моя! – восторженно произнес Исрафил и нежно обхватил руками голову дочери. – Правильно думаешь, вернее – чувствуешь. Я так же твою маму выбрал: сердце подсказало. Жди и не торопись. Я тебе в этом помогу и не допущу, чтобы некто недостойный тебе сердце разбил. Ты самое ценное, что у меня есть.

Дочь прильнула к отцу и широко улыбнулась.

– Ну конечно… самое ценное в жизни! А мы, по-вашему, с сыном тут ни при чем… – на пороге гостиной, скрестив руки, стояла Солмаз ханум.

– Подслушивать нехорошо, – шутливо заметил супруг.

– Я и не собиралась. И нарушать такую нежную идиллию дочери с отцом – тоже…

Хозяйка дома прошла в гостиную и устроилась в мягком кресле.

– Ну, и что решили? До чего договорились? – игриво спросила близких Солмаз.

Хумай посмотрела на отца в ожидании, что на этот многозначительный вопрос ответит именно он.

– Это наш секрет! – решительно заявил Атабеков. – Секреты бывают не только между матерями и дочками, но и мы, отцы, имеем право на секреты, поскольку ко всему имеем отношение…

– Я не против секретов, – спокойно заявила Солмаз. – Все равно чуть позже ты сам все расскажешь, дорогой супруг.

Хумай метнулась к матери и, присев рядом, обняла ее колени.

– Нет никакого секрета… Я сказала отцу, что мое сердце никем не занято и пока никого не чувствует.