Атомная бомба, на которую так уповал кайзер во время Великой войны, оказалась грязным, но малоэффективным оружием, и теперь в глубине вулканического жерла бесконечная энергия непрерывного ядерного распада продолжала проплавлять себе дорогу к центру Земли, чтобы когда-нибудь обязательно его достигнуть. Живительная радиация сделала Ист-Энд прибежищем множества мертвецов (или некрограждан, как их теперь было принято именовать), и постепенно он становился все более и более презентабельным районом – но не делался от этого более престижным. Сити, куда упала вторая атомная бомба кайзера, со времен Великой войны подрастерял свою элитарность – лондонцы гнушались соседства с мертвецами. Однако там вулкан выглядел приличней, носил красивое имя «Парадиз», в противовес почти ругательству «Пекло», к нему водили туристов и охраняли силами полиции церемониального графства. Здесь же, в Ист-Энде, вокруг Пекла лежал пустырь, поросший клочковатой травой (сочной и зеленой даже зимой) и высоким, кое-где в человеческий рост, бурьяном.

Бродяги давно перестали греться у жерла искусственного вулкана – никому из них не хотелось стать случайным свидетелем какого-нибудь преступления. Только бездомные собаки собирались тут стаями, но и они давно научились потихоньку прятаться во тьме, если возле Пекла появлялись люди, ибо ждать от этих людей не приходилось ничего хорошего.

Тони остановился в тени разросшегося бурьяна и заглушил двигатель.

– Пошли посмотрим?

Смотреть на лаву можно бесконечно, и это служило развлечением для многих молодых парочек и компаний: стоять на самом краю жерла было немного страшновато, что придавало остроту поцелуям и объятиям.

Расплавленная плоть земли в жерле, подернутая застывшими черными корочками, отдавала тепло подобно огромной жаровне, лава кипела нехотя, как густая овсяная каша на медленном огне, и булькала, как каша, выбрасывая вверх светящиеся ложноножки.

Тони обнимал Киру за пояс – лава освещала ее лицо мерцающим красноватым светом, в глазах застыл испуг (и восторг от этого испуга), и он подумал в который раз, что его прекрасная леди в самом деле необычайно красива. И хотя более всего ему нравились ее веснушки – мелкие и частые, покрывавшие нос и щеки, но в свете Пекла они были совсем не видны и лицо ее из трогательного делалось утонченным и женственным. Как у сказочной принцессы.

Он поцеловал ее и шепнул ей на ухо:

– Ты никогда не узнаешь, как сильно на самом деле я тебя люблю.

Кира не была склонная к сантиментам, но жар Пекла делал ее мягкой и расслабленной.

– Да я тожа втрескалась в тебя по уши, – ответила она. И добавила, будто вспомнив: – Но я честная деушка!

– Ну что ты, я же джентльмен, – усмехнулся он.

Он никогда не передразнивал ее кокни, хотя иногда ему очень этого хотелось. Во-первых, она бы не поняла, что ее дразнят. Во-вторых, решила бы, чего доброго, что так и следует говорить. Потому он просто постучал себя кулаком по лбу – и она рассмеялась.

Они уже направлялись к моноциклету, когда заметили на пустыре какое-то движение. Тони остановился и прижал палец к губам – он сделал это из простой предосторожности, не собираясь вовсе выслеживать тех, кто приближался к Пеклу.

В Лондоне, даже в самых укромных его закоулках, никогда не бывает абсолютно темно: свет множества газовых фонарей отражается от стекол кровли, и ночью от нее исходит оранжевое сияние, не создающее теней. В этой неровной сумеречной мгле странная фигура была видна издали, и Тони уповал на то, что моноциклет (и они с Кирой) надежно скрыт от чужих глаз тенью зарослей. Некто, приближавшийся к жерлу, кутался в просторный плащ с капюшоном, но в какой-то миг горячий ветер Пекла вырвал плащ из его рук, и тот взметнулся за спиной, точно крылья демона, открывая долгополое приталенное одеяние. Женщина? Это была женщина? Нескладная, костлявая, с широким разворотом острых, как у летучей мыши, плеч, она шагала широко и уверенно… Тони не удивился бы, если бы заметил косу у нее в руках. Но вместо косы женщина прижимала к себе большую картонную коробку.