Для характеристики Сильвестра нам важны две отличительные черты «Домостроя». Во-первых, центром всех поучений автора является личность отца, родителя, как главы всего дома; все другие лица – жена, дети, слуги – выступают только как придаток этой единственной, настоящей личности. Глава семьи обладает высшей властью, высшим авторитетом во всех без исключения вопросах, он же несет и высшую, последнюю ответственность за все, совершаемое в доме. Именно последним обстоятельством, собственно, и вдохновлен (равно как, впрочем, и озабочен) автор «Домостроя». «Даю писание на память и вразумление вам и чадам вашим, – обращается он к своим детям. – Если наставления нашего не послушаетесь и не станете следовать ему, и будете творить не так, как писано, то дадите за себя ответ в день Страшного Суда, а я вашему греху непричастен». Как видим, цель этих дидактических поучений довольно эгоистическая… Правда, Сильвестр советует господину обращаться со всеми в доме как со своими детьми. Но оттого, что рабы становятся детьми, дети не перестают оставаться рабами, а господин, пропускающий мимо ушей душеспасительные наставления, не перестает быть их полновластным хозяином. И если кто-нибудь вслед за Курбским захочет уверить меня в том, что подобными наставлениями Сильвестр мог смягчить «тиранский» нрав Грозного, то я оставляю за собой право отнестись к этим заявлениям с глубочайшим недоверием. И дело даже не в самом Сильвестре – в конце концов, он всего лишь разделял общее мнение эпохи. Ведь, по словам русского историка И.Е. Забелина, «Домострой» был «цветом нашей старой книжной образованности… В практическом, жизненном смысле он явился цветом и соком русской нравственности, возделанной в течение веков на почве писания и на почве исконивечных бытовых идеалов». Беда состояла в том, что «домостроители» XVI века (впрочем, не они первые, не они последние) не заметили, как Дом – символ и прибежище наиболее личной и сущностной свободы человека – их стараниями оказался закрепощен, заключен в жесткие рамки и нормы. И потому нет ничего удивительного и неожиданного в том, что личность Грозного проросла на этой почве «исконивечных идеалов» так же свободно и естественно, как зерно, брошенное в хорошо возделанную землю. Каковы цветы, таковы и плоды… «Недаром Грозный явился вместе с Домостроем, – продолжает Забелин. – История выразила в этих двух формах многовековые плоды русской жизни. Домострой был вполне законченным словом ее нравственного и общественного идеала. Грозный был самым делом того же идеала, также вполне законченным, после которого русская жизнь должна была идти уже по другому направлению, искать другого идеала…»

Другая важная черта «Домостроя» состоит в том, что он безнравственен по самой своей сути, и с точки зрения человека XVI века даже больше, чем с современных позиций. Безнравственен, ибо внутренне несвободен. Провозглашаемые там нравственные нормы вроде бы сосуществуют с христианской этикой, но лишь по видимости; связь эта внешняя, не внутренняя, не органичная. Это христианство по плоти, а не по духу, согласно обряду, а не велениям души и духа…

Везде на первом месте стоит «похвала от людей», нравственный комфорт, житейское благополучие; совесть лишена всякой рефлексии, всякой потребности в самоанализе, она лишь реагирует на внешние раздражители – общественное осуждение или похвалу. В одном месте Сильвестр похваляется, как он умел угодить и тому, и другому, и третьему и был у всех в чести… Умение жить? Скорее умение приспособиться, услужить…

Мне видится, что в нравственном смысле Сильвестр представлял собой законченный тип фарисея, законника. В Евангелии это люди, не лишенные известных достоинств, – солидные, почтенные, достойные граждане, столпы нравственности, ежедневно благодарящие Бога за то, что он в неизреченной милости Своей сотворил их не похожими на прочих людей, мытарей и грешников. Их нравственность, однако, как известно, не помешала им отправить на крест некоего назарянина… Сильвестр, как мы видели, не стеснялся орудовать в своих целях именем Бога как дубинкой, обрушивая на Ивана грозные пророчества, являя знамения и чудеса; общественные бедствия он приписывал исключительно прегрешениям царя, хотя с таким же успехам мог приписать их своей добродетели. Примечательно, что Курбский, другой фарисей, открыто ставящий под сомнение чудотворные способности Сильвестра, тем не менее оправдывает его ложь желанием послужить благу; в другом месте он называет лжепророка «блаженным льстецом истины». Игры с истиной опасны. Курбскому следовало бы вспомнить об участи библейских лжепророков, которых благочестивые израильские цари истребляли сотнями. Таков другой пример влияния Сильвестра на Грозного. Этот добрый пастырь сеял вместе с пшеницей плевелы. Святительский авторитет и обаяние обернулись скандальной профанацией мудрости, святости, нравственности… Стоит ли удивляться, что у царя со временем возникли некоторые проблемы с моралью?