Мне трудно разделить точку зрения тех историков, которые видят в Грозном посредственного писателя. Как- никак, ему выпало редкое писательское счастье, ставящее его наравне с корифеями литературы, – создать художественный образ, переживший века.

***

Грозный ввел в заблуждение не одного Курбского. Целые поколения историков, даже те, которые видели в грозном царе всего лишь трусливого тирана и посредственного писаку, продолжали смотреть на Сильвестра его глазами. Вот, например, какую восторженную оценку дает ему Н.И. Костомаров: «Сильвестр – одна из таких необыкновенных личностей, которые во время спокойного течения общественной жизни могут навсегда остаться незамеченными, но в эпоху переворотов и катастроф, силою своего ума и воли (курсив мой. – С. Ц.), вызываются стать на челе общественной деятельности».

Увы, рассмотреть в бледной, расплывчатой фигуре Сильвестра подлинного главу правительства, творца всех свершений первой половины царствования Грозного, не получается. Его первенство в государственных делах не отмечено ни одной грамотой, ни одним документом. Его имя даже не значится в числе придворных лиц, получавших подарки от высших иерархов по случаю церковных праздников, – таково было подлинное положение этого мнимого главы государства и Церкви! Задабривать его и заискивать перед ним не находили нужным.

Но может быть, его влияние на Грозного проявилось в том, что он сковал волю царя, подавил его своей личностью, заставив волей-неволей, пускай и в тяжком ярме, идти по пути добродетели? Нет, и такой взгляд на Сильвестра оказывается лишенным всякого основания. Представлять его этаким русским Сенекой при доморощенном Нероне – значит предаваться безудержной фантазии в стиле упомянутых посланий Ивана. Приобрести безраздельное господство над духом и волей Грозного Сильвестр не мог просто потому, что отнюдь не был крупной личностью. Этому учителю нечего было сказать своему ученику, превосходившему его и ученостью, и широтой интересов. До нашего времени дошли три послания Сильвестра – ни в одном из них не содержится ничего, кроме суетных мелочей и откровенной чепухи. Одно из них адресовано Грозному. Подлинность его сомнительна, зато глупость несомненна. Изложенные в нем наставления сводятся к проповеди против брадобрития, как извращения, ведущего к содомскому греху: бритые мужчины уподобляются женщинам и тем возбуждают нечистые желания. Какова глубина понимания проблемы!

Умственно Сильвестр ничем не выделялся из общего уровня, а во многом стоял и ниже его. Однако именно эта его покорность времени, полное слияние с нравами своей эпохи, некая усредненная «всеобщность» души позволили ему, как ни странно, выделиться в глазах потомков, стать наиболее совершенным воплощением XVI столетия, и даже больше – всей старой Руси. Я имею в виду, конечно, славу Сильвестра как автора «Домостроя». Говоря точнее, Сильвестру принадлежит только так называемая вторая редакция этого сочинения: исправив уже существовавший сборник, он добавил к нему некоторые свои замечания и наставления – религиозные, нравственные и хозяйственные. Из того, что он вскользь говорит о себе, вырисовывается образ домовитого и заботливого хозяина, строгого и взыскательного господина, пекущегося о благочестии и нравственности как своем собственном, так и всех своих домочадцев, вплоть до прислуги. Мы узнаем, что автор «не только всех своих рабов освободил и наделил, но и чужих выкупал из рабства и отпускал на свободу. Все бывшие наши рабы свободны и живут добрыми домами; а домочадцы наши, свободные, живут у нас по своей воле. Многих оставленных сирых и убогих мужского и женского пола и рабов в Новгороде и здесь, в Москве, я вскормил и вспоил до совершенного возраста и выучил их, кто к чему был способен: многих выучил грамоте, писать и петь, иных писать иконы, иных книжному рукоделию, а некоторых научил торговать разной торговлей»; что он никогда ни с кем не вступал ни в какие тяжбы, а если и терпел порой убыток – «Бог все пополнил»; что он всю жизнь не знал другой женщины, кроме своей жены, и так далее. Каких бы житейских вопросов он ни касался, на любой случай у него находится поучительный пример из своей жизни, что, откровенно говоря, в конце концов становится подозрительным. Начинаешь искать на этом солнце пятна – и действительно, находишь их во множестве… Впрочем, в критике нравственности «Домостроя» упражнялось не одно поколение историков и литературоведов – занятие довольно пустое, ибо нам и людям XVI века сойтись в понятиях о нравственности представляется затруднительным. К тому же надо помнить, что «Домострой» – памятник нравов лишь в смысле некоего проекта, идеализированного здания, своего рода утопии, и всего менее позволительно видеть в нем бытовую картину, изображение с натуры… Это дидактическая книга, рисующая некий теоретический идеал, а не изображение повседневной действительности. Всего замечательнее в ней именно воля построить и закрепить определенный порядок.