Но Саути решал все споры коротко и просто: «Проживите с мое, молодой человек, и будете думать так же, как я». Разница в возрасте была действительно солидной – 22 года. Но при этом «странный юноша» все больше интересовал его. Саути уверял, что Перси сейчас именно такой, каким был он сам лет в 20, когда под словом «современный» он понимал «абсолютно справедливый». Он пичкал юного друга сочинениями Беркли и был уверен, что, став последовательным берклианцем, отвергнув бытие материи и признав существование только духовного бытия, Шелли прославит свой род и свою страну.

Так же, как Кольридж и Вордсворт, Саути прошел путь от увлечения революцией до разочарования ею, от пафоса всеобщего отрицания до приятия всего установленного. У Вордсворта и Кольриджа сочувствие торийской партии вырастало первоначально из ненависти к буржуазному строю, тому злу, которое несла с собой капиталистическая индустриализация, но постепенно, логически развиваясь, оно вовсе вытеснило все недавние демократические пристрастия поэтов. Еще к концу 1800-х годов Вордсворт высказывался за «умеренную реформу», а к концу 1810-х годов любые реформы кажутся ему опасными.

Взгляды создателей «Лирических баллад» становятся всё догматичней и уже. В Саути же тот традиционалист-консерватор, каким он предстает в свои зрелые годы, проявился еще раньше. Ко времени встречи с Шелли сотрудничество Саути в торийском «Куотерли ревью» приняло такие агрессивные формы, что шокировало даже дружественно настроенных к нему литераторов. Саути уже готов был принять звание поэта-лауреата, то есть придворного поэта, которое ему присудят в 1813 году, после чего одни станут с насмешкой называть его Боб-лауреат, другие завидовать его сиюминутному успеху, а он, Роберт Саути, которому судьба пошлет долгие годы, будет усердно писать оды, элегии и даже поэмы по случаю рождений, бракосочетаний и кончин царствующих особ.

Саути все больше утверждался в том, что единственное спасение от всех социальных бедствий – сильная власть, преданность монарху и церкви. Правда, какие-то искорки прежнего радикализма и в старости тлели в его душе. Саути навсегда остался врагом буржуазного индустриализма и сочувствовал беднякам: как он негодовал, когда видел, что детей из работных домов продают фабрикантам как рабов, что нищета стала уделом низших классов. Саути и его жена всячески старались помочь молодым супругам: узнав, что Шелли платит за коттедж 2 гинеи в неделю, Саути добился у владельца снижения оплаты до 1 гинеи. Шелли теперь часто бывал в доме у Саути, где шкафы с бельем занимали не менее почетное место, чем обширная библиотека. А миссис Саути, бывшая до замужества портнихой, переплетала книги мужа в шелковые лоскуты. От этой грустной встречи с Саути и невстречи с Кольриджем и Вордсвортом – все время пребывания Шелли в Кесвике они отсутствовали, и он отчасти был рад этому – осталось тягостное чувство, выкристаллизовавшееся позднее в сонет, посвященный Вордсворту:

Начиная с Итонских времен, Шелли не расставался с «Политической справедливостью» Годвина. В Англии конца XVIII века эта книга прозвучала как набат. Но в юные годы Шелли в стране, уже много лет охваченной войной, в стране, где, опасаясь ширящихся революционных выступлений, правительство приостановило действие закона о неприкосновенности личности – знаменитого английского «Хабеас корпус», в стране, которая в 1801 году, окончательно поработив Шотландию и Ирландию, стала Объединенным Королевством, труды мистера Годвина были преданы забвению. «Он не числится больше в списках людей известных, бесед с ним не добиваются, его мнения не спрашивают, он не принадлежит ни к какой партии, за ним не следует вереница поклонников, ни у кого не возникает желания хотя бы оклеветать или очернить его, едва ли у него теперь есть друг или враг, мир решил не обращать на него больше внимания, как если бы такой личности и вовсе не существовало», – так писал Уильям Хэзлитт, известный английский критик, очеркист, историк литературы; для пущего драматического эффекта он сгустил краски, но в целом все это было близко к истине. Вокруг Годвина, конечно, сохранился узкий круг почитателей, философ не изменил своих взглядов – он не завоевывал, подобно Саути, новой славы, – он просто прекратил какое бы то ни было активное вмешательство в общественную жизнь.