Был период, когда Шелли очень высоко ценил поэзию Саути, его приверженность народному творчеству, фантастике, его добрый юмор, и впоследствии не раз возвращался к его «Медоку», «Талабу», «Кехаме».

От коттеджа, арендуемого Шелли, по холму спускался прекрасный старый сад. Устав от чтения и перевода, Харриет говорила мужу: «Давай побегаем», и они, взявшись за руки, как дети, бежали вниз с холма, туда, где темнели два озера, будто два отполированных камня. Дальше по всей линии горизонта тянулись горы. В отличие от остроконечных суровых гор Уэльса, здесь они были округлыми и зеленовато-голубыми. В письмах Шелли много говорит о том, как не гармонирует прекрасный облик страны с обликом живущих здесь людей: «Люди отвратительны в своей жадности, торгашестве. Они загрязнили первозданную природу, их смрадные мануфактуры прокрались в эту мирную долину, и теперь Кесвик кажется больше похожим на пригород Лондона, чем на деревню Камберленда».

Однако вся эта торговая и промышленная жизнь не касалась домика Шелли, где наладился обычный распорядок – чтение вслух, работа, прогулки, визиты к Саути.

Неудобство и напряжение, связанные с приездом старшей Уэстбрук, несколько сгладились. Шелли еще надеялся, что «ее можно будет обратить в свою веру».

Перси возобновил в Кесвике свои химические опыты, которые так напугали их хозяина, что однажды он попросил своих постояльцев выехать. Соседи не раз приходили в ужас, наблюдая ночью странные явления возле их дома.

Но жизнь молодой семьи омрачали всё возрастающие денежные затруднения. 30 ноября Шелли был вынужден написать Медвину: «Мы теперь так бедны, что находимся в постоянной опасности лишиться хлеба и крова… Я был бы Вам очень признателен, если бы Вы одолжили нам самую небольшую денежную сумму, необходимую немедленно. Мистер Уэстбрук прислал немного денег с намеком, что больше мы не должны ни на что рассчитывать. И завтра, почти что на последнюю нашу гинею, мы собираемся навестить герцога Норфолка в Грейстоке».

Это посещение оказалось спасительным. Норфолк употребил всё свое влияние, чтобы примирить сына с отцом. Эти старания возымели желаемый результат. Самолюбие мистера Тимоти было уязвлено тем, что его сын прибыл к герцогу в таком бедственном состоянии, и он уступил просьбам Норфолка и возобновил помощь Перси в прежних размерах, то есть 200 фунтов в год. Мистер Уэстбрук, не желая прослыть скупым, тоже назначил молодым небольшое ежегодное содержание. При этом сам Перси не пошел ни на какие компромиссы. «Я считаю своим долгом сказать, – написал он отцу, – что как бы ни была велика выгода, которая явится результатом моей уступки, я не могу дать обещание скрывать свои политические или религиозные взгляды». На это мистер Тимоти ответил: «Если я назначаю тебе пенсион, то единственно для того, чтобы избавить тебя от унизительной необходимости занимать деньги у посторонних».

Ко времени переселения в Кесвик Шелли стали известны такие факты, которые превратили его восторженное преклонение перед Саути в столь же экзальтированный гнев: «Он, которому были так ненавистны фанатизм, тирания, власть, стал их почитателем. Теперь он поет панегирик английской церкви и всему, что с ней связано, приветствует даже войну, эту щедрую расточительницу человеческой крови».

При состоявшемся наконец знакомстве Шелли увидел некоего третьего Саути – не того, которого так обожал, не того, которого недавно возненавидел, а добродушного, усталого седеющего господина с поистине эпической внешностью. Саути признавал необходимость преобразования общества, но считал, что это дело далекого будущего и поэтому не стоит ни трудов, ни волнений: «Мы этого будущего не увидим, ни вы, ни я». Он уверял Шелли: «В действительности вы тоже полагаете, что Вселенная и есть Бог. То, что вы считаете атеизмом, – всего лишь пантеизм. Это болезнь юности, через нее прошел каждый!» – «Нет, я убежден, что Бог – это другое обозначение для Вселенной, или бесконечность интеллекта, – отвечал Шелли. – Можно ли теперь думать о божественности Иисуса Христа? Мне кажется ясным как день, что это заблуждение рода человеческого».