Алтын эпохи Петра I, 1711 г.

Сигнальные колокола назывались набатными. Использовался и другой инструмент – било в виде металлической доски, по которой били молотком в опасной ситуации. Набат не сулил людям ничего хорошего, только беду: его голос сообщал о начале пожара, набеге врага или созывал людей, когда случилось что-то тревожное.

Делать деньги фальшивые – ремесло прибыльное, но весьма опасное. До 1637 г. за изготовление монет с помощью краденых, или «воровских» (фальшивых), чеканов, карали «торговой казнью»: били кнутом на торгу, выжигали на щеках слово «вор» и ссылали в отдаленные города. Но затем царь Михаил Федорович вновь вернул смертную казнь за это деяние: виновному заливали горло расплавленным оловом или свинцом. Даже за недонесение на фальшивомонетчика полагалась такая же казнь.

Борьбой с преступностью, сбором податей и благоустройством города в Москве и Московском уезде ведал с XVI века Земский приказ. Управлял им начальник, которому подчинялись чиновники – дьяки и подьячие. На улицах и рынках за порядком наблюдали «ярыжные» (земские ярыжки) – мелкие чиновники приказа. Однако дела по изготовлению фальшивой монеты мог вести и учрежденный в 1654 г. Приказ тайных дел, ведавший расследованием наиболее важных государственных преступлений, заседали там дьяк и десять подьячих. Но не только этим ограничивалась деятельность приказа, были у подьячих и другие поручения. Отправлялись они в чужие земли в составе посольств, в военные походы, где должны были следить за послами и воеводами, а потом обо всем царю доносить.

Когда правительство ввело медные деньги, чтобы пополнить казну, цены немедленно пошли вверх. И не случайно – налоги собирались серебром, а жалованье выплачивалось медью. Крестьяне отказывались продавать продукты. А купцы – товары за медные деньги, они стремительно обесценивались – в 1662 г. за 15 копеек медью давали одну серебряную.

Проснулся Демидка – спал подле чужой бани на соломе, – гудят московские колокола тревожно, часто. Не слышал никогда такого звона. Через плетень перемахнул – мужики бегут, бабы, ребятишки малые.

Пустился Демидка вместе со всеми. У мальчишки-погодка спросил:

– Что стряслось?

– Тятька говорит, ночью листы по Москве развесили. Про боярскую измену, про воровство и обман в денежных делах… Айда быстрее!..

– Айда…

Добежали до Лубянки. Народу там – видимо-невидимо!

Петька, новый Демидкин знакомый, – промеж людей ужом. Демидка за ним. Где толкнут, где и по затылку треснут, а пробрались вперед.

На столбе, и верно, белый лист приклеен. Возле листа – мужик в стрелецком кафтане, лицо красное, разгоряченное.

– Ух ты! – Петька в бок Демидку толкнул. – Дядька Кузьма Нагаев…

– «Бояре Милославский да другие, гость Василий Шорин медными деньгами обогатели…» – вычитывал громким голосом стрелец.

Заволновалась вдруг толпа, зашумела. Глянул Демидка, куда все глядят, – врезались в толпу верхом на лошадях люди: видать, важные.

– Эва, – кто-то заметил, – дворянин Ларионов да дьяк Башмаков пожаловали!

– Разойдись! Пропусти! – покрикивают царевы слуги.

Расступился народ – того гляди, лошадиными копытами затопчут.

Ладно все было сделано. Мужики рты пораскрывали, а лист у царевых слуг уже в руках, и повернули они обратно.

Первым Куземка Нагаев опомнился:

– Куда?!

Через плечо ему Ларионов бросил:

– К государю, он рассудит!

– Стой! – закричал что есть мочи Куземка. – Люди добрые! Народ православный! Обманут вас! Отдадут тот лист боярину Илье Даниловичу Милославскому, и тем дело изойдет! Толку не будет!