Выбирали солнечный осенний день, рано вставали и надевали лучшее. А потом брались за руки и цепью шли по лесу. У кого были свободные руки, размахивали палками. Все пели довольно непристойные песни про то, что вот у нашего лешего лягушки поют соловьями, шишки с голову, а икры в рыбах больше, чем звёзд на небе. О некоторых, скажем так, интимных подробностях жизни лешего дети узнавали как раз из этих песен.

Во время такого похода находили много интересного: шалаши лихих людей, запретные делянки с хмелем и винокурнями, пропавших грибников, красивые коряги. А в полдень цепь разрывали и шли обратно, громко улюлюкали и пели совсем уж дикие песни про жизнь инолешего. Привести я их не могу.

Надо ли говорить, что западные области губернии были самыми тихими и безопасными? Капитан-урядник даже просил денег у Губернатора, чтобы перенести традицию в другие волости, но ему не дали.

Тогда насильно одну деревню переселили на юг. Но они там по лесам не ходили. Может, вода не та, может, люди из другого теста. А может, они не успели развести в лесу винокурни, невидимых начальственному глазу.

Однажды в Улюлюйске остановился сборный отряд фольклористов из двух столиц. Ну, как остановился. Их сняли с поезда Таллин – Хабаровск: одна половина отравилась беляшами, а вторую – просто за компанию. Тогда-то они и провели исследование улюлюйского фольклора, аналогов которому, разумеется, нет.

Так, учёные записали удивительный обряд – Противомасленица. Или, как говорили улюлюйцы, «ни комара, ни мухи, ни порухи». Традиционно его отмечали 31 августа.

В этот день улюлюйцы работали до обеда, а после собирались большими группами и приносили горшок, набитый комарами и мухами, которых набили за лето. Все смотрели, одобрительно гыкали и рассказывали, как были добыты трофеи.

А после разводили огромный костёр, куда и скидывали высохшие трупики. Под гармонь и залихватские танцы, разумеется.

Через губу столичные заметили, что «улюлюйцы из любой ерунды делают праздник». Так, может, потому улюлюец в целом счастливей многих?

Не совсем праздник, но традиция, хоть и мимолетная. Однажды я разбирал подшивку «Улюлюйского моряка» и встретил фельетон, где встречается фраза «из кармана его торчала котлета». Контекст был издевательский, сейчас так говорят про катальцев на электросамокатах.

И если бы статья была из 90-х, я бы понял. Но выпуск был от 1955. И тогда выражения «котлета денег» ещё не было.

За помощью я обратился к сторожу нашей консерватории. Он когда-то работал переписчиком партитур и в 1955 году как раз мог быть героем того фельетона.

Сторож утёр сентиментальную слезу и рассказал, что году в 1954-м в столовых появилось удивительное блюдо на стыке американского гамбургера и улюлюйского хлебосольства. Название было вроде «Дары закромов».

Стоили «Дары» почти 10 дореформенных рублей (то есть рубль) и состояли из улюлюйской булки (чуть меньше и ниже, чем «Городская»), двух котлет и горчицы. Иногда могли добавить ядреные маринованные огурцы, а летом-осенью – свежие. Любители ещё крошили туда «Дружбу».

Есть такой бутерброд было жалко. Потому франтоватые молодые люди делали хитрую упаковку из газеты. Её надо было свернуть кульком, но одну котлету не закрывать. Бутер убирали в карман широченных брюк так, чтобы прохожим эта самая свободная котлета была видна. Отсюда и выражение собственно.

Блюдо продержалось в меню столовых пару лет и потом исчезло. А жаль, конечно, сейчас бы имело успех. Хоть положить в карман его уже не выйдет, поскольку штаны стали уже, и карманы мельче.