Лучшие люди, правда, заботились об исправлении церковно-богослужебных книг; но попытки их не имели характера цельного исправления, а были отрывочны. Сюда относится св. Алексий митрополит (1354–1378), по преданию, проверивший славянский текст Нового Завета по греческим спискам; сюда же принадлежит митр. Киприан (1378–1406), старавшийся согласить богослужение русской Церкви с богослужением восточным и установить однообразие в тексте богослужебных книг. Только уже в XVI веке на неисправность богослужебных книг обратили внимание при дворе великого князя. Разумеем исправления древлеписьменных книг преп. Максимом Греком. Он прибыл в Москву 4 марта 1518 года, из Афонского Ватопедского монастыря, по вызову великого князя Василия Иоанновича. Максим был человек ученый и имел прямой, открытый характер. Он был призван собственно для перевода сводной Толковой Псалтири. Чрез год и пять месяцев Максим окончил свой труд; русские иерархи, во главе с митрополитом Варлаамом, соборно одобрили книгу, великий князь щедро наградил переводчика и поручил ему другое весьма важное дело – исправление наших богослужебных книг. Максим начал с Триоди и потом исправлял: Часослов, Минею, Апостол. Много ошибок нашел он здесь, даже очень грубых, противных не только грамматическому и логическому смыслу речи, но и православному учению, как будто книги побывали в руках еретиков. В Часословах, напр., говорилось об Иисусе Христе, что Он «един точию человек», в Толковых Евангелиях – что Он «безконечною смертию умре», в Триодях – что Он «создан и сотворен», в каноне в неделю Фомину – что плоть Его по воскресении «неописуема», о Боге-Отце в Часословах встречалось выражение – что Он «собезматерен Сыну», в Триодях об Иисусе Христе – «два Мене познайте». Неудивительно, если Максим стал доказывать, что русские книги должны быть исправлены коренным образом – чрез сличение их не только с древними славянскими списками, но и с греческими, и притом лицами вполне образованными, знакомыми с грамматикой, риторикой и философией. При тогдашнем недоверии русских к грекам и их книгам и взгляде на свое благочестие такое суждение афонского инока было признано оскорбительным для национального русского чувства. И о чем же заговорили!? – о том, что Максим своим «делом» наносит великое оскорбление русским чудотворцам, которые по этим священным книгам благоугодили Богу и прославлены от Него святостью и чудесами. При этом существовавшее уважение в букве книг готово было подозрительно встретить и каждую частную перемену в них. К сожалению, Максим, знаток греческого и латинского языков, мало еще знал тогда по-русски; ему дали двух толмачей – Димитрия и Власия, знавших в свою очередь только по-латыни, так что Максим переводил с греческого на латинский язык, а толмачи – с латинского на славянский. Неизбежны были взаимные недоразумения, неточности в переводе, искажения, даже грубые ошибки… В 1525 году Максим позван был к ответу. Его судили за разные вины и, между прочим, за вины против православной веры. Протопоп Афанасий, поп Василий, да протодьякон Иван Чушка подали запись, в которой отзыв Максима о русских книгах был выставлен в неправильном свете, – признан «хулою» на книги. Судьи и сами были того же мнения и потому охотно стали отыскивать улики против Максима. Между прочим, переводчику поставили в вину такое выражение: «аще кто наречет Пречистую Деву Марию, да будет проклят», – выражение, которое при неправильности своего построения не дает оснований для догматических выводов: так были придирчивы судьи! Между тем в переводах Максима были и действительно грубые ошибки, – где было написано: «Христос седе одесную Отца» или «седяй», Максим вместо этого написал: «седев, седевшего, сидел». Суд кончился тем, что Максим был послан в Волоколамский монастырь и там заключен в темницу; там мучили его голодом, дымом, морозом и другими «озлоблениями и томлениями». В 1531 году грека снова потребовали в Москву и поставили пред собором. Из Метафрастова жития Пресвятой Богородицы прочитали: «Иосиф… обручает себе отроковицу, совокупления же до обручения бе». Максим сказал: «это ересь жидовская, я так не переводил». – «А зачем ты загладил большой отпуст Троицкой вечерни?» – спросили Максима ревнители буквы. – «Дрожь мя великая поимала и ужас на меня напал, когда я стал, по приказанию Максима, заглаживать сей великий догмат премудрый» – сказал писец Медоварцев, отвечая общему настроению присутствующих. Максим трижды повергался ниц пред собором, прося прощения или снисхождения, но не смягчил тем своих судей. «Аки хульника и священных писаний тлителя» Максима отлучили от причащения св. Христовых таин и в оковах послали в тверской – Отрочь монастырь. Вместе с Максимом были осуждены его писцы: Медоварцев и Сильван; последнего в Волоколамском монастыре задушили дымом. Живя в заключении, Максим написал «Исповедание веры»: из этого «Исповедания» могли видеть, что Максим – чистый сосуд веры православной, что если и допускал он в переводах «некие» погрешности, то по неведению, по незнанию русского языка, и однако участь Максима не переменилась. Напрасно ходатайствовали за него и восточные патриархи. Только в 1553 г. Максим переведен был на свободное житие в Сергиеву лавру, а м. Макарий разрешил ему причащаться; но, изнуренный страданиями, Максим прожил не долго; в 1556 г. он скончался и погребен в лавре.