значение церковных текстов и обрядов нисколько не сообщает им догматической важности и неизменяемости. С очевидностью это обнаруживается из истории вселенской церкви. В жизни вселенской церкви всегда имели место и тексты церковные и обряды церковные, но место свое, им подобающее; ибо только богооткровенные истины и богооткровенные требования сохранялись в Церкви неизменно; обряды же в разное время в различных местах были различны; равно и выражение догматов в определенном слове и тексте охранялось лишь тогда, когда то устанавливала сама Церковь. А между тем жизнь поместной русской Церкви как началась, так и продолжалась при таких условиях, которые не привели к сознанию и усвоению этого начала Церкви вселенской. Вот тут-то, в этом именно, и замешалось так называемое «умственное невежество» русских людей времени возникновения раскола, и только настолько, насколько оно воспрепятствовало уяснить истинный смысл церковных текстов и обрядов, значение которых русский человек сознавал, но смутно. Какие же это были условия? Следующие три.

При принятии христианства русские обратили особенное внимание на внешнюю сторону последнего. Христианские храмы, их святыни, общественное богослужение, служители церкви – вот что привлекало к себе русских христиан. Следы такой набожности очень заметны еще в домонгольский период истории русской Церкви; с течением времени, до самого конца XVI века, она постепенно, чем дальше, тем больше, усиливалась. Разрушенные при татарском погроме храмы быстро были восстановлены; в XVI веке внешнее благочестие в этом отношении сделало столько, что в храмах чувствовался избыток. Народ чтил храмы; проходя мимо, снимал шапки и крестился; святынею храма – иконами и крестами украшались дома; их можно было видеть также на площадях, больших дорогах – в часовнях и на столбах, над вратами городских стен и в других открытых местах; кресты носилась и на шее; иконы возились послами за границу; особенно чтились чудотворные иконы. Различные предметы, освящаемые в храме, просфоры, св. вода, елей, с благоговением уносились домой и сохранялись. Любили торжественные крестные ходы и церемониальность богослужения; заботились о большем количестве свечей и о «доброшумном» звоне колоколов. Любовь русских к молитве просто изумляла иностранцев: день начинался и оканчивался молитвой, всякая работа – крестным знамением. Отправляясь в путешествие, служили молебен и брали благословение у священника. Входя в дом, молились пред иконой. Горячая молитва сопровождалась усердными земными поклонами. Строго соблюдали посты. Уважали чин священнический, любили чин монашеский. Мирскую жизнь думали устроят по образцу монастырской. Вспомним, как Иоанн Грозный в своей Александровской слободе устроил нечто в роде монашеской общины: ежедневно утром и вечером здесь совершалась довольно продолжительная служба; царь сам пел на клиросе, сам ходил в полночь звонить в колокола, сам читал жития в трапезе, когда другие обедали.

Второе условие заключалось в состоянии просвещения. История просвещения на Руси показывает, что оно с веками не на гору поднималось. Первые учители русских – греки старались завести у нас просвещение собственно научное; о том же заботилось и правительство в лице св. Владимира и Ярослава I. Но научное просвещение не привилось на Руси, потому что на практический взгляд русских оно казалось пустой затеей. Организованных правительственных училищ с постоянным кругом учения не было и всё просвещение свелось на одну грамотность и, как результат её, начитанность. Со времени Ярослава грамотность проникла в села, а в городах стала явлением обыкновенным. Но и так было только до татарского нашествия; с этого же времени состояние просвещения в России даже против прежнего ухудшилось. Татарский погром уничтожил запасы книг в монастырях; греки, прежние учители русских, напугавшись татар, побежали из России; а европейский запад, где было научное просвещение, стал в глазах русских еретическим; оставалось таким образом довольствоваться своими собственными образовательными средствами. Но средства эти были недостаточны. Школы, существовавшие при некоторых церквах, монастырях и частных домах, не представляли собой правильно организованных училищ; ученики не шли дальше элементарного обучения грамоте или богослужебной практике; учителями были «мужики – невежды» и притом они имели в виду одну корыстную цель. Оттого и выходило, что ученик «отойдет от мастера – ничего не умеет, едва только по книге бредет». Так было в самом конце XV века. К половине XVI века уменьшилось количество и этих первоначальных школ, так что почти совсем «негде» было «учиться». На это горько жаловались отцы Стоглавого собора. Собор думал завести побольше училищ; но желание его, по-видимому, не осуществилось. «Во всей Московии нет ни коллегий, ни академий, а есть только кое-какие школы, в которых учатся дети читать и писать» – так говорят свидетельства иностранцев, бывших в России после Стоглавого собора. Неудивительно, если, по тем же свидетельствам, в народе на тысячу человек едва ли приходился хоть один грамотный. В обществе распространилось мнение, что чтение книг есть «дело чернеческое». К концу XVI века стали даже бояться чтения книг. Сами мастера говорили: «грех мирянам честь апостол и евангелие». Или: «не чтите книг многих», – можно сойти с ума и впасть в ересь. А духовенство? Оно само погрязло в полном невежестве. В низшем духовенстве малограмотность была очень обычною: «ставленники, хотевшие ставиться в дьяконы и попы», по свидетельству Стоглавого собора, «грамоте мало умели». Они, по выражению новгородского архиепископа Геннадия, «едва брели по Псалтири», а в Апостоле «и ступить не могли»; если заставляли «учиться ектеньям, и к слову не могли пристать». Поневоле ставили в попы таких, которые, не зная «основных начал грамоты», не знали и основных догматов православной веры. «Малоученые грамоте» встречались даже между епископами, некоторые епископы не в состоянии были сказать, сколько было евангелистов и сколько всех апостолов.