При таких образовательных средствах не удивительно, что в обществе распространилось мнение, что не дело мирян «чести книги»; сами мастера (учителя) говорили: «грех простым (мирянам) чести Апостол и Евангелие» и своих любознательных учеников отговаривали от чтения, говоря, что от чтения можно сойти с ума и впасть в ересь. Равным образом вполне естественно было свести всю сущность религии на одну внешнюю набожность, которая мало по малу превратилась в мертвообрядовое направление.

В XVI в. это направление достигло крайней степени. В литературных произведениях того времени можно нередко встретить подробные правила относительно часов для молитвы, количества поклонов и молитв при чтении кафизм, качества пищи, вкушаемой в те или другие постные дни, и т. п. Внешней, механической молитве придавалось значение действительной молитвы, независимо от внутреннего расположения. Действенность молитвы нередко измеряли часами; поэтому говорили, что прийти к церковному богослужению после чтения Евангелия – тоже самое, что совсем не ходить в церковь. Многие думали, что для соблюдения поста достаточно только не вкушать мясных и рыбных блюд и т. п. Такое направление русского народа с особенною ясностью выразилось в постановлениях Стоглавого собора (Стоглаве): сугубая аллилуиа, двуперстие и небритие бороды и усов рассматриваются здесь, как догматы веры, и неприкосновенность их ограждена анафемой (гл. 31:40, 42).

б) Мнение русских книжников о православии русских и греков

Вместе с христианскою верою русские приняли от греков весь церковный чин и обряд и всю вообще церковно-обрядовую практику. Но в то время церковно-обрядовая практика у самих греков не установилась еще во всех частностях и подробностях, а продолжала развиваться и видоизменяться. Даже самый устав церковный переменился: вместо студийского, перешедшего и к нам, был введен потом иерусалимский. Отсюда естественно должны были явиться значительные перемены в церковной практике. Эти перемены, благодаря постоянным, живым сношениям с православным востоком и особенно митрополитам-грекам, переходили к нам и, сталкиваясь с нашими порядками, вызывали вопросы, недоумения и даже споры, так как при своем взгляде на значение церковных чинов и обрядов, наши предки никак не могли допустить их изменения, равным образом и того, чтобы один и тот же обряд мог существовать в различных формах. С особенною силою споры эти возгорелись, но поводу возглашения песни аллилуиа и церковных кругохождений при освящении храмов.

Спор об аллилуии был поднят во Пскове. Слыша двоякое возглашение аллилуии и думая, что православно только одно которое либо, псковичи недоумевали, который из двух способов возглашения есть истинный и православный. За решением недоумения они обратились к московскому митрополиту Фотию. Тот, имея в виду практику современных греков, в послании от 12 августа 1419 г., приказал им троить аллилуию. После этого в Пскове и псковской области утвердился единообразный обычай троения аллилуии, но в других местах на ряду с ним продолжало существовать и двоение. Поэтому спустя лет 35 снова был поднят вопрос об аллилуии. Особенно сильно интересовался им инок псковского Елеазарова монастыря ЕвфросИн. По словам его жития, за решением этого вопроса он обращался ко многим лицам, но удовлетворительного ответа не получил, и потому отправился в Константинополь: а оттуда на Афон и в другие греческие монастыри. Во всех этих местах аллилуию сугубили; патриарх константинопольский Иосиф также велел сугубить ее. Поэтому, по возвращении с востока, Евфросин ввел в своем монастыре сугубую аллилуию. Но против него восстало все псковское духовенство во главе с распопом Иовом, пользовавшимся большим уважением у псковичей. Чтобы убедить Евфросина употреблять трикратную аллилуию, решено было отправить в Елеазаров монастырь посольство, в котором были диакон Филипп и какой-то священник, «оба мудра зело философа». Посланные говорили Евфросину: «ты колеблешь церкви Божин, мутишь благодатный закон; мы издревле навыкли троить аллилуию: где тройная аллилуия, там есть совершенная Троица». Но Евфросин стоял на своем и ссылался на авторитет патр. Иосифа. Тогда псковичи отправили к нему послание, написанное Иовом. Он прочитал послание и сказал, что Иов, написавший это послание и бывший прежде столпом благочестия, стал теперь «столпом смрадным и мотыльным» и что таких людей слушать не следует. Тогда все псковичи вооружились против Евфросина и открыто называли его еретиком, а его монахов – вероотступниками. Поселяне, проходя мимо его монастыря, перестали снимать шапки. Находясь в таком положении, Евфросин послал письмо к новгородскому епископу Евфимию (1434–1408 г.), с просьбой разрешить возгоревшийся между ним и псковичами спор и запретить Иову называть его (Евфросина) еретиком. Но Евфимий не решил спора и не защитил Евфросина от его обвинителей. Тогда последний обратился к московскому митр. Ионе, но тот в ответ лишь написал псковичам увещание не допускать разногласия в церквах Божиих и в православной вере. Видя упорство Евфросина и будучи не в силах побороть его, псковичи кончили дело тем, что написали указ, чтобы троить аллилуию, потому что кто двоит ее, тот разлучает Св. Духа от Отца и Сына. После этого спор утих, но не прекратился окончательно, продолжая волновать общество и после смерти главных виновников его – Евфросина († 1481 г.) и Иова. За решением его новгородский архиепископ Геннадий (1484–1004 г.) обращался к ученому греку Дмитрию Герасимову (Толмачу), и тот (в 1491 г.) ответил, что в догматическом отношении то и другое употребление аллилуии безразлично, так как трегубая аллилуиа являет триипостасное единосущное Божество, а сугубая – выражает мысль о двух естествах во Христе. Но это разумное решение не удовлетворило наших предков, и споры продолжались.