Князь, так счастливо правивший миром, был и его отрадой: и общественная благодарность выражалась ему способом столь же простым, сколь искренним. Ему не воздавали божественных почестей. Его статуи не заполняли город: их было немного, и они были из того же металла, что и статуи Брутов и Камиллов, чьи добродетели он так точно воплощал. Его похвалы не гремели в сенате к месту и не к месту. Сенаторы не считали себя обязанными, высказываясь по совершенно посторонним вопросам, неуместно подносить государю свои восторги. Они хвалили его, когда того требовал случай, от души, просто, без напыщенности, без преувеличений. Искренность их похвал избавляла их от пышности, которой лесть прикрывает свою ложь.

Таким поведением они следовали намерениям Траяна, чья скромность отвергала все титулы и почести, выходившие за рамки обычного. «Вы знаете, – говорит ему Плиний [26], – где заключается истинная слава монарха, слава бессмертная, над которой не властны ни пламя, ни течение веков, ни завистливая злоба преемников. Триумфальные арки, статуи, алтари и храмы подвержены разрушению от времени, забвению, небрежению потомков и даже их осуждению. Но душа, возвышающаяся над тщеславными амбициями и умеющая ограничивать гордыню безграничной власти, – вот что обеспечивает почести, которые время не может увязить, а, напротив, придает им новую свежесть и жизнь. Князя, руководствующегося этими принципами, хвалят охотнее именно потому, что в этом нет принуждения». Добавим, что государи по своему положению обречены на славу, которая может быть хорошей или дурной, но которая не может исчезнуть. Поэтому им следует желать не того, чтобы о них помнили вечно, а того, чтобы их память чтили. А этого они достигнут благодеяниями и добродетелью, а не изображениями и статуями.

Траян при жизни никогда не позволял воздвигать себе храмы. Что касается трофеев и триумфальных арок, он не противился такого рода памятникам, когда заслуживал их своими подвигами. Его даже упрекали в том, что он умножал их чрезмерно: и всем известна шутка, в которой его сравнивали с париетарией [27], потому что его имя, как и это растение, прилипало ко всем стенам. Возможно, опьянение высоким положением и военными успехами со временем несколько изменило благородную простоту его первоначальных чувств. Но в начале его правления я не вижу ничего, что мешало бы нам думать вместе с Плинием, что свидетельства общественного почтения, которые привлекала его доброта, были не только истинными, но и, по его вкусу, гораздо выше самых пышных памятников.

Народ дал ему прозвище OPTIMUS, «наилучший»: прозвище новое [28], и чью первую славу высокомерие прежних императоров оставило Траяну. Они стремились накапливать громкие титулы, но пренебрегли этим, который, по суждению беспристрастных ценителей, бесспорно, есть прекраснейший, каким может быть украшен смертный. Траян почувствовал всю его ценность и постоянством доброго правления в течение всего своего царствования показал себя столь достойным его, что сделал его как бы своим собственным. Это имя стало его особым атрибутом, отличительной чертой: и в позднейшие времена, когда новым князьям расточали самые лестные приветствия, им желали быть «счастливее Августа и лучше Траяна»: FELICIOR AUGUSTO, MELIOR TRAJANO.

Вероятно, употребление этого титула для Траяна установилось лишь с течением времени. Можно предположить, что это не было результатом формального решения, но что сначала его дал ему глас народа. Он постепенно укрепился и вошел в употребление в памятниках и документах. Лишь к концу правления этого императора его стали обычно помещать на его монетах.