Такая периодизация польской истории сочеталась с моим ее делением на три периода, правда, с тремя оговорками, а именно:

1) начало второго периода приходится на 1210 год, то есть начинается с первой привилегии польской церкви;

2) начало третьего периода датируется не с конца XV века, а от принятия закона nihil novi^>56 в 1505 году. Как видно, разница небольшая;

3) наступление нового периода приходится на начало работы четырехлетнего Сейма, на что есть, возможно, только одно возражение – его реформы были прерваны слишком скоро.

Однако Кутшеба не сдавался, пытаясь доказать, что перелом в общественном устройстве произошел только с принятия Кошицкого привилея и продолжился в законах первого междуцарствия. Такое его утверждение нашло, в частности, свое выражение в статье «Несколько вопросов по истории устроения Польши» в «Квартальнике хисторичном» в 1906 году. Тем не менее в последующих изданиях своей книги он, оставив предварительный период, ограничил количество исторических периодов до трех: первый до 1370 года, второй до 1572 года и третий до 1795 года, что, однако, отрицательных сторон его представления не убрало.

Причиной разногласий историков в периодизации польской истории, наряду с различным пониманием важности некоторых фактов, является то обстоятельство, что в развитии государства и общества периоды не отделены друг от друга одним мгновением или одним событием. Переход от одного периода к другому совершается медленно и растягивается обычно на одно или даже несколько столетий. К тому же жизнь народа постоянно продвигается вперед по проторенной колее, а под ней подспудно накапливаются явления, являющиеся предвестником и подготовкой нового направления.

Сначала они проявляются как редкие исключения, но потом происходят все чаще и вызывают все большие изменения, пока, наконец, не совершается решительный перелом. И перелом этот не отрицает сразу всего прошлого. При этом, когда жизнь народа идет уже по новой колее, от прежнего порядка вещей многое еще остается в виде следов, которые слабеют лишь постепенно и совсем исчезают только некоторое время спустя. Таким образом, трудность для историка заключается в том, чтобы запечатлеть момент, который, конечно, длится не день, не год и даже не десятилетие, в каком жизнь народа вышла на новые рельсы и движется уже по ним.

Полемика между Бальцером и Кутшебой, какой бы поучительной она ни была, являлась замкнутой на представлении государственного строя и общества. Она не затрагивала вопрос, согласны ли другие стороны жизни народа с разделением на периоды, продиктованные развитием его устроения.

Тем не менее историк, пишущий об общей истории народа, должен задать себе этот вопрос. И пусть его не смущает тот факт, что, будь то история литературы, либо история нравов, либо история искусства, или история экономики, перелом между Средневековьем и Новым временем произошел таким способом, что это невозможно отрицать. Более слабый такой перелом просматривается между историей древних времен и подлинного Средневековья, что является следствием наличия слишком малого числа источников древности.

Нам приходилось догонять Запад аж до начала XVI века, но с конца Средневековья мы уже следовали за его тогдашним развитием, и для нас не является оскорблением, что наша история в познании современной эпохи согласуется с всеобщей историей.

Это признала последняя «Политическая история», изданная в Польской энциклопедии в 1920 году. Однако, будучи коллективным трудом десяти ученых, она не уделила достаточного внимания периодизации истории, так как каждый из авторов ограничивался лишь своей главой. Тем не менее свое произведение они издали в двух частях, обозначив первую из них как «Средние века». Вторая же часть охватила время «С 1506 года до 1775 года». При этом в первой части автор первой главы назвал ее «Периодом до конца XII века».