История Польши. Том I. От зарождения государства до разделов Речи Посполитой. X–XVIII вв. Михал Бобжиньский

Два предшествовавших нам поколения соорудили себе некий своеобразный образ нашей истории. Причем каждое из них создавало такое представление о прошлом Польши, на какое хватало его интеллектуальных и моральных ресурсов и какое отвечало его устремлениям и убеждениям.

Каждое из этих двух поколений имело свою историческую школу, работавшую с уверенностью в своей правоте, правильности применявшихся ею методов и выбранных направлений. И если для поколения времен Станислава^>1, пережившего еще Великое Герцогство Варшавское^>2 и Царство Польское^>3, такие методы и направления выработал Адам Нарушевич^>4, то для последующего поколения, отдавая должное романтическому направлению в политике и литературе, их разработал Иоахим Лелевель^>5.

Первым, кто нашу историю рассматривал в процессе ее развития на основе чужих исследований без самостоятельной обработки источников с начала XVI столетия, был Нарушевич (1733–1796). Его несомненной заслугой является уже то, что он обратился к источникам, вытащил их из забвения и именно на них основывал свой труд. В его произведениях четко просматривается попытка подняться до уровня критического анализа и определения истинной истории, очистив ее от нагромождавшихся веками ошибок и разных небылиц. Достойно, наконец, похвалы и то, что он обратил внимание на деяния народа внутри страны, на его социальные и политические учреждения.

Однако Нарушевич заслуживает и серьезной критики за отсутствие убежденности и точности. Так, утверждения историка XV века Длугоша^>6 служат ему основанием для вычеркивания исследователей времен династии Пяста, то есть более надежных источников, среди которых нельзя не упомянуть Галлуса^>7 и Кадлубека^>8. И сделано это только для опровержения утверждений Длугоша.

Нарушевич знаком лишь с малой частью источников, а те из них, которые были ему доступны, не имеют ни критически составленного текста, ни необходимых подготовительных разработок. Воспитанный на трудах римских историков и следующий по пути современной ему французской исторической школы, он также цепляется за голые факты, забывая об их внутренних причинно-следственных связях или их внешней образной стороне.

Историчность в его понимании служит лишь задаче описания крупных событий и деяний прошлого, а также напоминания о былой славе для пробуждения благородных чувств в народе. При этом основы исторических суждений, которые у Нарушевича местами все же отчетливо просматриваются (а именно в описании жизни Ходкевича^>9), строятся только на тех политических новостях, которые в силу своего высокого положения он смог практически усвоить. Не различает также первый наш историк разные эпохи исторического развития. Зато оценивает и описывает все несчастные случаи в современном ему обществе.

Тем не менее люди большой науки и настоящего таланта своими специальными трудами поддержали епископа Смоленского. В результате историк права Тадеуш Чацкий, историки литературы Юзеф Оссолинский, Ежи Бандтке и Феликс Бентковский так и не смогли составить ни одного сводного очерка истории права или литературы, но зато собрали из рукописей огромный исходный материал и объяснили причины обширности таких сведений. А вот статистик Лаврентий Суровецкий ввел в историческую науку более глубокие экономические понятия. Выдающиеся же археологи-любители, а также собиратели панславянской старины Ян Потоцкий и Адам Чарноцкий (известный в литературе под псевдонимом Зориан Доленги-Ходаковский) впервые изложили свои мысли по изучению славянских древностей.

Однако отрицательные стороны исследований Нарушевича, охватывающие только времена, относящиеся к периоду правления династии Пястов, нашли отражение и в трудах его преемников и последователей, которые решили довести начатое им дело до конца, не обладая при этом его талантом и трудолюбием. Не случайно ксендз В. Калинка^>10 отмечал: «В их трудах, написанных под впечатлением свежих несчастий, уже не было сердечного стремления показывать плохое и причины его возникновения, которые лежат в пороках наших. Они хотели, скорее, пропеть гимн, панегирик в честь прошлого».

Если Нарушевич в своей истории взял в качестве проводника Длугоша, то и Альбертранди^>11, Голембиовский^>12 и Немцевич^>13 почти раболепно придерживались того же Длугоша или Гейденштейна^>14, а Богомолец^>15, Краевский^>16 и Квятковский^>17 вообще переписывали живьем Гейденштейна или Коховского^>18, пренебрегая критикой и изучением источников.

Одновременно образовательная цель, стоявшая у Нарушевича на заднем плане, у его преемников стала выходить на передний план, сводясь к почитаемой декламации и фразеологии. При этом полностью игнорировалось правление обоих Сигизмундов Ягеллонов как эпоха религиозной Реформации. А ведь эта эпоха является для любого историка предметом весьма щекотливым, и не случайно при рассмотрении истории нашего упадка, начиная с конца XVII века, к ней обращались иностранцы, среди которых следует упомянуть Койра^>19, Сальванди^>20, Рюльера^>21 и Феррана^>22.

В те времена Ежи Бандтке^>23, получивший образование в немецкой школе, написал учебник по польской истории^>24, но его далеко обогнали по популярности «Исторические думы» Юлиана Немцевича^>25, представлявшие собой своего рода поэтическую хрестоматию по польской истории, понимаемой со стороны исключительно декоративно и морально. Эта книжечка раскупалась практически нарасхват.

В результате украшательство и морализация стали вытеснять беспристрастный исторический анализ и правду истории, которые уступили место бесчисленному множеству исторических драм и эпопей, открываемых нам через дошедшую до нас псевдоклассическую поэзию. Мы воспаряли над большими событиями прошлого, искали в нем преимущественно отдельных королей, гетманов, епископов, поднимали их на искусственный пьедестал величия, как в злых, так и в добрых делах. Одних мы любили и боготворили, других осыпали проклятиями, уважая главным образом исторические традиции, связанные с той или иной исторической личностью. И горе было тому историку, который, хотя и с документами в руках, эту традицию пытался переменить или, что еще хуже, очернить.

Не осознавалось и значение великих переворотов, служивших своеобразными социальными и политическими вратами, сквозь которые проходил народ, и все его деяния освещались только светом XVIII века. История же Польши была механически поделена на три периода: пястовский, ягеллонский и выборной монархии. Всю же вину за несчастья и падения возложили на плечи отдельных козлов отпущения: представителей рода Кмитов, на Зебжидовского, Радзиевского, иезуитов, Тарговицкую конфедерацию^>26, а всякое более глубокое понятие о вещах, выявление общих национальных пороков считалось бесчестием собственного гнезда и кощунством.

Ниже приводятся краткие сведения, восполняющие пробелы в библиографическом перечне и представляющие собой наиболее важные труды, которые нам оставила школа Нарушевича и его последователей:

• Нарушевич Адам (1733–1796):

«История польского народа» (адресованная Владиславу Ягайло): В 6 т. (со 2-го по 7-й), Варшава, 1780–1786 и 1803; издание второе, 1803–1804; издание третье, Липск, 1836–1837; издание четвертое, Краков, 1859–1860. Первый том не завершен и охватывает времена язычества, издан в Варшаве в 1824 году;

«История Яна Кароля Ходкевича», том 2, Варшава, 1781, 1805, второе издание, Липск, 1837, третье издание, Краков, 1858.

• Потоцкий Ян (1761–1816):

«Летописи, мемуары и искания для служения истории всех славянских народов», Варшава, 1793;

«Эссе по всеобщей истории и исследованиям Сарматии», том 4, Варшава, 1789–1792;

«Историко-географические фрагменты о Скифии, Сарматии и славянах», том 4, Брауншвейг, 1796;

«Первобытная история народов России», Петербург, 1802.

• Суровецкий Лаврентий (1769–1827):

«Исследование начала народов славянских» (Ежегодник Варшавского общества любителей наук, том 17), Варшава, 1824.

• Доленга-Ходаковский Зориан (настоящее имя Адам Черноцкий (1784–1825):

«О славянщине до христианства», Краков, 1835.

• Нарбут Матфей Теодор (Феодор Ефимович) (1784–1864):

«История литовского народа» в 9 томах, Вильно, 1835–1841.

• Свенцицкий Фома (1774–1837):

«Описание древней Польши» в 2 томах, Варшава, 1816 и 1828 годы, второе издание Краков, 1861.

• Чацкий Тадеуш (1755–1813):

«Собрание трудов», 3-й том, Познань, 1843–1845 (1-й и 2-й том посвящены литовским и польским законам, три трактата);

«О литовских и польских законах». В 2 т. Варшава, 1800–1801, второе издание Познань, 1843, третье издание 1861;

«Трактат о евреях», Вильно, 1807, второе издание Краков, 1860.

• Бентковский Феликс (1781–1852):

«История польской литературы» в 2 томах, Варшава, 1814.

• Оссолинский Иосиф-Максимилиан (1748–1826):

«Исторический критический вестник по истории польской литературы», в 3 томах, Краков, 1819–1822, 4-й том, Львов, 1852.

Из прокрустова ложа пагубной заскорузлости и неглубоких рассуждений, в которое попали преемники Нарушевича, нашу историческую науку вырвал только Иоахим Лелевель (1786–1861).