Нередко работа сопровождалась ударами и пинками, ибо эсэсовские охранники предпочитали не отходить далеко от заключенных-евреев. В Заксенхаузене, например, евреям, регулярно убиравшим караульное помещение, «ломали ребра, выбивали зубы и наносили другие телесные повреждения», как писали после войны двое оставшихся в живых заключенных[1018]. Охранники издевались также над евреями, поручая им выполнять совершенно бессмысленную работу, причем такая работа доставалась, как правило, именно евреям, а не кому-нибудь еще из заключенных. В Эстервегене эсэсовцы неоднократно вынуждали заключенных-евреев собирать в огромную кучу песок. Как только те заканчивали, они должны были подтянуть наверх железную тележку, усесться в нее и с криками «Товарищи, наступает новый век, мы отправляемся в Палестину!» съезжать вниз; тележка обязательно опрокидывалась, и сидевшие в ней получали серьезные телесные повреждения[1019]. Неудивительно, что при таком обращении шансы евреев на выживание в середине 1930-х годов существенно уменьшались[1020].

Но, невзирая и на такое бесчеловечное отношение, большинство заключенных-евреев пережило концентрационные лагеря того периода. Однако, если дело касалось насилия, эсэсовцы не сосредотачивали его исключительно на евреях, насилие лагерных охранников распространялось в ничуть не меньшей степени и на другие категории заключенных. И заключенные-евреи даже пользовались определенными привилегиями, как, например, разрешение покупать дополнительные товары на небольшие суммы денег, присланные родственниками; часть евреев назначались на должность капо, что предоставляло им дополнительные возможности оказывать влияние на события[1021]. В Морингене еврейкам даже разрешили праздновать Хануку в конце 1936 года – зажечь в честь праздника семисвечник, обменяться мелкими подарками и петь гимны. Кроме того, администрация лагеря предоставила им два выходных дня[1022]. Подобные послабления были немыслимы в лагерях для мужчин, где условия были намного хуже и впоследствии ухудшились еще больше.

Во второй половине 1930-х годов злодеяния эсэсовцев, совершавшиеся в отношении евреев в концлагерях, постепенно приобретали скоординированный характер. Если прежде нападки и издевательства практиковались лагерными охран никами, то теперь они санкционировались сверху – то есть высокопоставленными руководителями СС. С августа 1936 года все освобождения заключенных-евреев после отбытия срока превентивного ареста осуществлялись лишь по личному одобрению Генриха Гиммлера, который обсуждал эти вопросы с самим Гитлером[1023]. Еще более важное указание поступило в феврале 1937 года, когда Гиммлер определил Дахау в качестве базового лагеря для всех заключенных-евреев мужского пола[1024]. Нацистская политика уже обнаружила некоторые тенденции в этом направлении. С 1936 года лагерные охранники уже куда чаще отделяли заключенных-евреев от остальных узников, заполняя часть бараков только евреями и создавая отдельные рабочие команды из евреев. Теперь лагерная сегрегация была выведена на новый уровень[1025].

Выбор Дахау как базового лагеря для заключенных-евреев представлялся очевидным. Там уже содержалось наибольшее число заключенных-евреев, именно Дахау был пионером и в деле формирования особых «еврейских рот» еще весной 1933 года. В рамках исполнения решения Гиммлера приблизительно 85 евреев-мужчин прибыли в Дахау из других лагерей в начале весны 1937 года, доведя общее количество заключенных-евреев здесь до примерно 150 человек, а к концу года – до 300 человек (около 12 % общего числа заключенных лагеря Дахау)