Похоже, что я мог бы тогда и впрямь свихнуться. Выручил брат, подаривший мне задачник Зубова и Шальнова по физике, причём повышенной трудности – решай! И добавил, что если перерешаю, то смогу поступить в МФТИ. Этакое пророчество…

Я всё перерешал и вскоре оказался в числе победителей Всесоюзной физико-математической олимпиады. Своевременно открывшийся клапан. А то ведь этак и взорваться можно, как тот котёл с перегретым паром?

Но победа пришла лишь через полгода, а поначалу отметок хороших и по этим предметам я не удостоился. Более того, мама, вернувшись с первого родительского собрания, была весьма огорчена тем, что за контрольную по физике я получил единицу. Когда же на собрании она выразила своё недоумение: дескать, прежде сыну физика давалась легко, учительница сказала, что в десятом классе материал гораздо труднее.

Чтобы успокоить маму, я тут же на её глазах решил пятьдесят номеров из Знаменского, продемонстрировав таким образом, что не совсем туп.

С контрольной же дело обстояло так. У меня была привычка школьные задачи решать в уме, минуя промежуточные действия. Пишу условие и ответ, условие и ответ. Расправившись этак не только со своим вариантом, но и с двумя прочими, я поспешил распространить решения по всему классу, что двоечникам, в силу лаконичности моих записей, увы, не помогло избежать своих законных баллов.

Физику у нас преподавала Лидия Иосифовна, или как её называли ученики «Коробочка». Была у неё общая тетрадка, по преданию, принадлежавшая одному из бывших учеников. Из этой тетрадки она и давала нам задачи; в тетрадке имелись и решения. Всё что не соответствовало тетрадке, считалось заведомо ошибочным.

Однако Лидия Иосифовна была умным человеком и скоро догадалась, что физику я знаю и решать умею. Поэтому спорить со мной не спорила, а с колов перешла на пятёрки, которые ставила, уже не задумываясь.

А вот с учителем математики Фолей Львовичем пришлось-таки повоевать. Во-первых, он не пожелал смириться с тем, что я не готовлю домашних заданий. Вот почему перед его уроком я их всякий раз спешно списывал. Если же с какой-либо задачей никто из наших отличников не справился, то я тут же на переменке в срочном порядке её решал. В противном случае мог получить пару.

И выглядело это так. Заходит Фоля Львович в класс, здоровается и спрашивает:

– Все решили домашнее задание?

А класс ему этаким недружным хором отвечает: никто: мол, не решил…

– Ну, а ты, Глушаков, решил? – учитель обращается уже персонально ко мне.

– Тоже не решил, – говорю я, напирая на слово «тоже».

– Давай дневник. Два, – подводит итог недолгому разбирательству Фоля Львович.

И спрашивал меня тоже провокационно. Например, вызовет к доске и требует доказать лемму № 3. Я интересуюсь: мол, скажите, что за лемма, и я вам её в два счёта докажу. А он опять своё – № 3. Я прошу формулировку, а он – доказательства, я снова – формулировку, а он – доказательства.

Этак мы не понимали друг друга…

Зато когда начинался новый материал, я отводил душу. Ещё только сформулирует Фоля Львович теорему, с которой собирается нас познакомить, а у меня уже доказательство созрело. Тяну руку – позвольте я докажу. Выходил и доказывал.

Контрольные задания по математике мне давались персонально – на листочке, мне и Валерке Буйлову, отличнику из параллельного класса, победителю республиканской олимпиады по химии. Нам с Валеркой – что-нибудь из вузовских конкурсных заданий. А прочим – три варианта. Так, я свои задачки решу, и скорее-скорее решение трёх прочих вариантов по классу распространяю.

Ну, а за двойки свои отыгрывался тем, что постоянно подлавливал Фолю Львовича на всякой неточности или ошибке. Не очень-то ему это нравилось. Однажды во время перемены сидел он за столом своим, сидел и вдруг обратился ко мне: мол, за что ты меня так не любишь? И видя, что я в ответ благоразумно помалкиваю, добавил уже с некоторой лирической интонацией в голосе: