Иллюстрация 1. «Научная история». Панч, 2 февраля 1910 года, с. 89.

Когда в 1903 году Джон Багнелл Бери (J. B. Bury), принимая престижную позицию regius professor истории Кембриджского университета, провозгласил в своей инаугурационной речи, что история – это «наука, не более и не менее», ответ его коллег не заставил себя ждать: что за бессмыслица!42 Даже журнал сатиры и юмора Панч посчитал нужным высказаться на этот счет, высмеяв в стихах представление истории как «науки» (см. Иллюстрацию 1)43.

Начиная с последней четверти XIX века большинство профессиональных историков настаивали на принципиальном различии между гуманитарным историческим знанием и естественным научным знанием. История, согласно принятой аргументации, – наука интерпретативная, и качественные методы гуманитариев качественно отличаются от аналитических и количественных методов естественных наук. В той или иной форме разграничение между гуманитарной историей и естественными науками, по большей части, сохраняется до настоящего времени.

Тем не менее, последующие историки вновь и вновь поднимали вопрос о «научности» истории, отстаивая право «научной истории» на существование. В 1929 году, в тот же год, когда одни из наиболее язвительных критиков Бери триумфально занял его место как новый regius professor истории Кембриджского университета и таким образом символически поставил точку в споре историков в Англии, во Франции, два историка Страсбургского университета, Люсьен Февр и Марк Блок, объявили о создании нового журнала, Анналы экономической и социальной истории (Annales d’histoire économique et sociale), давшего имя историографической школе, идентифицирующей себя с программой «научной истории». При всех своих различиях связанные со школой Анналов историки считали себя именно научными историками в том смысле, который как раз и вызывал возражения и раздражение критиков Бери: отказываясь признать культуру и природу несовместимыми категориями, историки школы Анналов – от Февра до Фюре – стремились продуктивно соединить биологию, географию и изучение климата, с одной стороны, и изучение «форм политического и культурного самовыражения конкретных групп индивидов» – с другой, поскольку и то и другое представлялось им разными движущими силами истории человечества44.

Сегодня многие историки и ученые вновь пытаются перекинуть мостики между естественными науками и исторической дисциплиной. Независимо от того, преуспеют они или нет, сегодняшние сторонники «большой истории», «глубинной истории», «био-истории» и других программ, призывающих раздвинуть границы и истории, и различных естественных наук, сильно отличаются от своих предшественников. Тем не менее, новая волна интереса к «научной истории» и призывы преодолеть воображаемый или и в самом деле существующий разрыв между естественными и гуманитарными науками побуждает поставить вопрос о продолжающейся привлекательности проекта научной истории и о причинах его неприятия. Эта глава предлагает одну из многих «генеалогий» научной истории, начиная с зарождения этой программы в движении за единство науки конца XIX – начала XX века.

Если сторонников научной истории что-то и объединяло, то это было их стремление объединить науки о прошлом. В этой программе объединение знания виделось как способ формирования единого мировоззрения, лекарство от сокрушительных войн и неутихающих межнациональных конфликтов. В своей инаугурационной речи 1903 года Бери призывал историков к объединению фрагментарных знаний о прошлом в единую историю мира, высказывая при этом свое убеждение, что такая история, когда и если она будет написана, послужит укреплению мира