Время проведения мероприятия может объяснить внезапный интерес Бухарина к конгрессу историков науки227. К началу 1931 года Сталина начали беспокоить поступающие отчеты об осуществлении заявленных планов первой пятилетки. В июне 1931 года в публичном выступлении Сталин высказался о предлагаемом привлечении «буржуазных специалистов» к выполнению программы индустриализации. Лондонский конгресс давал возможность установить контакты с учеными и специалистами в разных областях науки и техники – обстоятельство, которое Бухарин подчеркивал в своем докладе Сталину о конгрессе, где он подчеркнул: «Возможно, гораздо важнее самого Конгресса было установление контактов с английскими учеными»228. Во время конгресса Бухарин также встретился и с российскими учеными, эмигрировавшими после революции и успешно интегрировавшимися в новую академическую среду229.

Помимо политических целей, у Бухарина в Лондоне была и амбициозная интеллектуальная программа. С 1920‑х годов он имел репутацию главного теоретика партии и систематизатора марксизма. В своей опубликованной в 1921 году книге Теория исторического материализма: Популярный учебник марксистской социологии230 Бухарин предложил синтетическую теорию марксизма, в которой идеи Маркса увязывались с современными достижениями общественных и естественных наук, а также рассуждал о главном вызове, стоявшем перед марксизмом, – вызове, который бросала ему социология. Со времени первого упоминания в рамках системы позитивной философии О. Конта социология превратилась в увлекательную новую область, которую развивали такие крупные западные мыслители, как Э. Дюркгейм, В. Парето, Б. Кроче, М. Вебер, и другие. За развитием новой области внимательно наблюдали и марксисты, включая Ленина, однако марксисты скорее старались размежеваться с социологами как с интеллектуальными конкурентами231. Бухарин, однако, счел социологию «весьма интересной». Вторя Конту, он писал: «Есть среди общественных наук две важные науки, которые рассматривают не отдельную область общественной жизни, а всю общественную жизнь во всей ее сложности… Такими науками являются, с одной стороны, история, а с другой – социология». Если «история прослеживает и описывает», то социология «ставит общие вопросы». Как «наиболее общая (абстрактная) из общественных наук» она «служит методом для истории». В свете этого марксистский «исторический материализм», как утверждал Бухарин, – это «не политическая экономия, не история; [но] общее учение об обществе…, т.-е. социология»232. Подзаголовок к его книге – Популярный учебник марксистской социологии – как нельзя лучше выразил эту идею в самом сжатом виде.

Попытка Бухарина примирить систему Маркса с учением О. Конта не обошлась без последствий. В 1930 году, когда позиции Бухарина пошатнулись, партийные критики использовали его определение исторического материализма как социологии как демонстрацию «отклонения» от партийной линии и «отступления от марксизма»233. Так, один критик писал в 1930 году: «Изображение Маркса как защитника «социологического метода» может только привести к сближению его учения с учением буржуазных «социологистов», ничего общего не имеющим с марксизмом»234. В ноябре 1930 года Бухарин подписал заявление, в котором признавал свои «ошибки»235. Все еще надеясь вернуться в политику, он выступил в Лондоне с докладом о теоретических вопросах марксизма, в котором постарался решительно размежеваться с западной наукой.

Когда 25 июня самолет с советской делегацией приземлился на аэродроме близ Лондона, это стало новостью дня в английской прессе. Трансконтинентальные пассажирские рейсы были еще редкостью и сами по себе привлекали внимание, тот же факт, что делегацию возглавлял Бухарин, стало политической сенсацией. Несмотря на восстановление дипломатических и торговых отношений между Великобританией и СССР, разорванных в 1927 году, тремя годами позже многие в правительстве продолжали выступать против поддержки отношений. Пытаясь найти компромисс с правящими консерваторами, весной 1931 года лейбористское правительство Р. Макдональда выпустило специальный меморандум о британо-советских отношениях, в котором СССР описывался как «враждебное государство, с которым, несмотря на это, нам необходимо поддерживать отношения»