Таковы были чувства разочарованного честолюбия, смешанные с унынием, которые возникли среди меньшинства Четырёхсот сразу после известия о провозглашении демократии на Самосе. Терамен, лидер этого меньшинства, – человек острого честолюбия, умный, но непостоянный и вероломный, не менее готовый предать свою партию, чем свою страну, хотя и менее склонный к крайним злодеяниям, чем многие его олигархические товарищи, – начал искать предлог, чтобы отмежеваться от рискованного предприятия. Воспользовавшись иллюзией, которую сами Четыреста поддерживали насчёт фиктивных Пяти тысяч, он настаивал, что, поскольку опасности для новой власти оказались серьёзнее, чем ожидалось, необходимо популяризировать партию, превратив этих Пять тысяч из вымышленных в реальных [77]. Эта оппозиция, и без того опасная, стала ещё смелее и отчётливее, когда вернулись послы с Самоса с рассказом о приёме, оказанном им флотом, и о ответе, переданном от имени флота, в котором Алквиад приказывал Четырёмстам немедленно распуститься, но в то же время одобрял конституцию Пяти тысяч вместе с восстановлением старого совета. Немедленное включение Пяти тысяч стало бы встречным шагом к армии, и были надежды, что на этой основе можно достичь компромисса и примирения, о котором сам Алквиад говорил как о возможном [78]. Кроме формального ответа, послы, [стр. 62] несомненно, привезли известия о ярости флота и его неудержимом стремлении (сдерживаемом лишь Алквиадом) немедленно вернуться и спасти Афины от Четырёхсот. Это усилило убеждение, что их власть долго не продержится, и пробудило честолюбие у других, помимо Терамена, возглавить народную оппозицию против неё от имени Пяти тысяч [79].

Против этой народной оппозиции Антифонт и Фриних [стр. 63] всеми силами старались удержать большинство Четырёхсот, сохраняя свою власть без уступок. Они ни в коем случае не собирались исполнять требование превратить фиктивных Пять тысяч в реальность. Они хорошо понимали, что включение такого числа участников [80] равносильно демократии и, по сути, если не по форме, уничтожит их власть. Теперь они зашли слишком далеко, чтобы отступать безопасно; а угрожающая позиция Самоса и растущая оппозиция дома, как внутри их круга, так и вне его, лишь подталкивали их ускорить переговоры о мире со Спартой и обеспечить введение спартанского гарнизона.

С этой целью сразу после возвращения послов с Самоса два самых видных лидера, Антифонт и Фриних, вместе с десятью другими коллегами поспешили в Спарту, готовые купить мир и обещание спартанской помощи почти любой ценой. Одновременно строительство крепости у Этионеи велось с удвоенным рвением – под предлогом защиты входа в Пирей от флота с Самоса, если тот исполнит свою угрозу, но с истинной целью ввести туда лакедемонский флот и армию. Для этого были созданы все условия. Северо-западный угол укреплений Пирея, к северу от гавани и её входа, был отрезан поперечной стеной, идущей на юг до соединения с гаванью; от южного конца этой стены, под углом к ней, была возведена новая стена, обращённая к гавани и доходившая до конца мола, сужавшего вход в гавань с северной стороны, где она соединялась с северной стеной Пирея. Таким образом, была создана отдельная цитадель, защищённая от атак как из Пирея, так и из гавани, снабжённая собственными широкими воротами и калитками, а также удобствами для впуска врага [81]. Новая поперечная стена пересекала огромный портик – самый большой в Пирее, – и большая его часть оказалась внутри новой цитадели. Было приказано хранить всё зерно, как уже имеющееся, так и будущее, именно там и продавать его оттуда. Поскольку Афины существовали почти исключительно за счёт зерна, ввозимого из Эвбеи и других мест после постоянной оккупации Декелеи, Четыреста таким образом получили контроль над всем продовольствием граждан, а также над входом в гавань – либо для впуска спартанцев, либо для исключения флота с Самоса [82].