Но сейчас не было никаких причин принимать это предложение, зато было множество причин против. Союз со Спартой не представлял для Афин большой ценности; мир же был для них крайне важен, но мир уже был скреплен клятвами с обеих сторон после тщательных переговоров и теперь требовалось лишь его исполнение. Было достигнуто соглашение о взаимных уступках, дававшее наилучшие шансы на долговременный результат, и удача предоставила Афинам привилегию получить «плату» до того, как они передадут «товар».

Зачем отказываться от столь выгодной позиции, принимая взамен пустой и бесплодный союз, обязывающий отдать свой самый ценный актив в кредит – кредит, столь же обманчивый в обещаниях, сколь бесполезный в реальности? Этот союз, по сути, помешал выполнению мирного договора: как признает сам Фукидид, [9] это был уже не мир, а просто перемирие.

Фукидид неоднократно отмечал (и это было мнение самого Никия), что в момент заключения Никиева мира положение Спарты по отношению к Афинам было невыгодным и даже унизительным; [10] речь шла прежде всего о пленных в руках Афин, ибо в остальном поражения при Делии и Амфиполе, а также серьезные потери во Фракии перевешивали приобретения Нисеи, Пилоса, Киферы и Метоны.

Но столь безрассудны и близоруки были филолаконские симпатии Никия и тех, кто теперь пользовался доверием в Афинах, что они добровольно отказались от этого преимущества, позволили обмануть Афины в отношении всех тех надежд, которые сами же выдвигали как условие мира, и тем не менее безвозмездно уступили Спарте все, чего она желала.

Бесспорно, если судить по нашим данным, ни одна государственная инициатива Клеона не была столь губительно недальновидной, как этот союз со Спартой и сдача пленных, в котором сошлись и Никий, и Алкивиад. Вероятно, спартанские эфоры обманывали Никия, а он – афинское собрание, пустыми обещаниями о подчинении во Фракии, ссылаясь на якобы строгие приказы, данные Клеариду.

А теперь, когда пламенный кожевник с его обвинительным красноречием сошел со сцены, оставив после себя лишь недостойного преемника – светильщика [11] Гипербола, а афинский народ остался под безраздельным влиянием граждан знатного происхождения, ведущих род от богов и героев, не нашлось никого, кто мог бы эффективно разоблачить пустоту этих обещаний или настоять на простом и очевидном правиле:

«Ждите, как имеете право ждать, пока спартанцы выполнят свою часть сделки, прежде чем выполнять свою. Или, если вы хотите смягчить некоторые из их обязательств, по крайней мере, настаивайте на главном: Амфиполь в обмен на пленных». [стр. 9]

Афиняне вскоре поняли, как полностью они лишились своего преимущества и главного рычага давления, отдав пленных, что дало Спарте свободу действий, которой она не имела со времени первой блокады Сфактерии.

Тем не менее, при тогдашних эфорах Спарта не совершила никакого deliberate or явного нарушения верности. Она отдала приказ Клеариду сдать Амфиполь, если возможно; если нет – оставить его и вернуть пелопоннесские войска. Разумеется, город не был передан Афинам, а лишь оставлен, после чего Спарта сочла, что выполнила свой долг перед Афинами в отношении Амфиполя, хотя и поклялась вернуть его, а клятва осталась неисполненной. [12]

Другие фракийские города оказались столь же глухи к ее уговорам и столь же враждебны Афинам. То же самое касалось беотийцев, коринфян, мегарцев и элейцев: однако беотийцы, отказавшись присоединиться к перемирию вместе со Спартой, заключили с Афинами отдельное соглашение о перемирии, расторжимом с уведомлением за десять дней. [13] В таком положении дел, хотя между Афинами и Пелопоннесом были установлены видимые отношения мира и свободного взаимодействия, недовольство афинян и протесты их послов в Спарте вскоре приобрели серьёзный характер. Лакедемоняне присягнули за себя и своих союзников, однако самые могущественные из этих союзников, чья враждебность была наиболее важна для Афин, оставались непокорными. Ни Панакт, ни афинские пленники в Беотии ещё не были возвращены Афинам; фракийские города также не подчинились миру. В ответ на протесты афинских послов лакедемоняне заявили, что уже освободили всех афинских пленников, находившихся в их руках, и вывели свои войска из Фракии, что, по их словам, исчерпывало их возможности, поскольку они не были хозяевами Амфиполя и не могли принудить фракийские города против их воли. Что касается беотийцев и коринфян, лакедемоняне зашли так далеко, что выразили готовность взяться за оружие вместе с Афинами [14], чтобы принудить их принять мир, и даже заговорили о назначении срока, после которого эти непокорные государства должны были быть объявлены общими врагами как Спарты, так и Афин. Однако их предложения оставались туманными, и они не соглашались связать себя каким-либо письменным или обязательным документом. Тем не менее, столь велика была их уверенность либо в достаточности этих заверений, либо в уступчивости Никия, что они осмелились потребовать от Афин сдачи Пилоса или, по крайней мере, вывода мессенского гарнизона и перебежчиков-илотов из этого места, оставив там только афинских граждан, пока не будет достигнут дальнейший прогресс в мирном процессе. Но настроение афинян теперь серьёзно изменилось, и они встретили это требование с явной холодностью. Ни одно из условий договора в их пользу ещё не было выполнено, ни одно даже не казалось находящимся в процессе выполнения: так что они начали подозревать Спарту в нечестности и обмане и глубоко сожалели о своей необдуманной сдаче пленных [15]. Их протесты в Спарте, неоднократно повторявшиеся в течение лета, не возымели никакого положительного эффекта: тем не менее, они позволили убедить себя перевести мессенцев и илотов из Пилоса в Кефаллению, заменив их афинским гарнизоном [16].