Белорусское село жило в своем собственном экономическом и социокультурном измерении. Будучи самой многочисленной группой населения, крестьянство к XVIII в. оказалось абсолютно правобеззащитным, фактически на положении рабов (особенно после ликвидации копов – органов местного самоуправления)[58]. Данная несправедливость, к слову сказать, была формально выправлена в Конституции Речи Посполитой 1793 г., однако в силу известных исторических причин особого значения это уже не имело.

Ни мещанство, ни крестьянство в понятие «народ – нация» не входили. Эта привилегия принадлежала лишь шляхте (в Речи Посполитой на момент раздела она составляла от 10 до 12 % от всего населения страны, что на порядок больше, чем, например, в России того периода). Вместе с тем этот «народ» не отличался внутренним единством. У крупной, средней и мелкой шляхты были свои интересы, нередко разнонаправленные. Будучи ополяченной, польскоязычной, белорусская шляхта все же не отождествляла себя с поляками. Весьма характерным свидетельством тому являются известные строки из письма Януша Радзивила IX польскому королю Яну Казимиру: «Придет время, когда поляки в двери не попадут, через окна их выбрасывать будем»[59].

Самоопределялся шляхтич в зависимости от обстоятельств, считая себя то поляком, то литвином, но при этом он не желал иметь ничего общего с хлопами, хамами, демонстрируя сословную спесь и противопоставляя себя народу. Неудивительно, что для «люда посполитого» «своя» шляхта была столь же чуждой, как и поляки. Все они в его глазах были ляхами и при случае – во времена гражданских войн и народных восстаний – различий между ними не делалось. Подобное жесткое размежевание внутри этноса по сословноклассовому и культурно-лингвистическому критерию означало, что белорусская элита была отчуждена от реальной жизни и интересов народа.

На еще одну важную причину «деэлитизации» белорусского этноса указывал М.К. Любавский. Дело в самом статусе Великого Княжества Литовского как интегрированного белорусско-украинско-литовского государства, а затем – Речи Посполитой. Из столетия в столетие многие выдающиеся творческие умы белорусского народа работали на строительство не национальной, а общей государственности и культуры, нередко отождествляя себя при этом с элитой титульной нации. Другими словами, отсутствие собственного государства как формы существования и развития белорусского социума в конечном счете обусловило феномен внутренней и внешней эмиграции верхнего культурного слоя. Внутренняя эмиграция, как указывалось выше, состояла в отождествлении себя прежде всего с польской культурной элитой, а внешняя – в добровольном или вынужденном отъезде за границу. Укажем лишь на две символические фигуры – Адама Мицкевича и Симеона Полоцкого. Такого рода эмиграция, как справедливо считал Любавский, самым негативным образом сказалась на формировании нации и национального самосознания белорусов[60]. Исходя из вышеизложенного следует, что только в рамках собственной национальной государственности белорусский народ может иметь ориентированную на национальные интересы элиту и полноценно реализовать свой потенциал.

Фундаментальные деструкции социальной синергии по самым разным основаниям – «верхи и низы», «город и деревня», «стремление к независимости и единение с Польшей» – закреплялись культурными, лингвистическими, конфессиональными, правовыми, социально-психологическими и другими различиями. Особенности указанных различий в белорусском обществе (которые естественным образом присутствуют в любом социуме) заключались в том, что они не дополняли друг друга, а, напротив, взаимоисключали. Иначе говоря, все составлявшие белорусское общество социальные группы,