Все эти диссипативные процессы находили свое отражение в национальном сознании. Мыслители и общественно-политические деятели того времени – Л. Зизаний, М. Смотрицкий, И. Копиевич, Г. Косинский, С. Полоцкий – видели и фиксировали лишь некоторое своеобразие этнонима «белорусы» и связанные с ним самоопределения. Вместе с тем они не проводили существенных различий между ними, украинцами и русскими, считая их ветвями одного целого – древнего «русского народа». Аналогичных представлений придерживались и исследователи «дальнего зарубежья»: «отец» славянской филологиичех Я. Домбровский, другие европейские языковеды и историки[61].

Тем не менее белорусский народ всегда находил в себе силы к сохранию собственной идентичности и духовный потенциал к возрождению. В униатских храмах и школах при православных братствах и монастырях некоторых католических орденов продолжало звучать белорусское слово. Безусловно значимой в общекультурном плане была активность ополяченной белорусской шляхты в области сценического и музыкального искусства XVIII в. Функционировали учебные заведения. В связи с этим известное высказывание Максима Богдановича о том, что этот период отечественной истории и культуры является временем «летаргии национальной жизни», не следует воспринимать слишком буквально.

Принципиальное значение в сохранении этнической само-и экзоидентификации белорусов имел факт существования территориальной целостности ВКЛ, несмотря на все перипетии истории. В XVII–XVIII вв. за восточными и центральными землями Беларуси стабильно закрепляется название «Белая Русь». Появляются связанные с данным топонимом устойчивые выражения – «белорусский край», «белорусский язык», «белорусская вера», «белорусская шляхта» и др. Однако глубинного социокультурного содержания они, как и прежде, не несли, а служили главным образом для геополитических обозначений соответствующих областей Беларуси и характеристики некоторых этнических особенностей ее жителей.

Ближайшие соседи идентифицировали белорусов по разным основаниям. Так, белорусов из Речи Посполитой в России называли «литвины-белорусы», а подданных царя, живших на Смоленщине и Псковщине, – просто «белорусцами». В качестве синонимов были также распространены названия «русские», «русины». В Литве, где данные этнонимы были малоупотребительны, «белорусов» называли «униатами» или «православными».

Со второй половины XVIII в. в связи с нарастающим обострением отношений между Речью Посполитой и Россией белорусский народ в идеологических спорах между «польскими патриотами» и «великорусскими державниками» все чаще стал идентифицироваться по конфессиональной принадлежности: католик – значит, поляк, православный – русский, остальные – литвины, или униаты. Отсюда и соответствующая политика – полонизации или позднее русификации, что, естественно, лишь хаотизировало процессы белорусской национальной духовной синергии и национальной идентичности. Последние попытки возродить собственную государственность и «литвинское» самосознание были предприняты Т. Костюшко (ставившим именно такую цель) силой оружия, а затем М.К. Огинским, но уже путем дипломатии в качестве главы Комиссии временного правительства ВКЛ. Война 1812 г. разрушила эти планы. С разделом Речи Посполитой между «тремя разбойниками с большой дороги» (К. Маркс) – Австрией, Пруссией и Россией – и исчезновением