Боги мечут кости.

Кто-то сидит в кресле с высокой спинкой, аккуратно разгладив складки тоги.

А кто-то застыл каменным изваянием, еще здесь, но уже навсегда молчалив.

Каска что-то просил.

Он раздраженно отмахнулся, не слушая, но наглец забылся.

Навалился, схватил за тогу, сминая в руке белоснежную ткань.

Кровь бросилась в лицо от возмущения.

Брови гневно сошлись, высокий лоб разрезали морщины, глаза вспыхнули.

Что-то тускло блеснуло и обожгло предплечье.

И еще раз.

Он даже не понял, что это, липкое тепло на руке, гул голосов, прорывающийся из внезапно обрушившегося вязкого тумана.

Рука сама стремилась вперед, острое стило уткнулось в грудь мерзавцу, тот как-то по-бабьи взвизгнул и отшатнулся.

Белое обрушилось со всех сторон.

Сжало, заперло в коробку.

Огромная живая белая масса, сливающаяся в одно целое, лишь головы, как в пантомиме греков с выпученными глазами и раскрытыми в беззвучном крике ртами.

Он попытался оглянуться, куда, зачем…?

Они боялись в лицо.

Он дал им шанс.

Десятки рук, десятки кинжалов, мешая, задевая и раня друг друга.

Он видит взмахи и не чувствует боли.

Он вообще ничего не чувствует.

Он не верит.

Грудь, живот, плечи, лицо, все изрезано.

Ноги слабеют, но рука еще в силах схватиться за окровавленное лезвие и вырвать его, рассекая пальцы.

Он уже не стоит, они держат его давлением своих тел, словно боясь отпустить.

Куда-то смотрят, в глазах крик.

Он поворачивает голову вслед за ними.

Один стоит в стороне.

Бледный, белее своей тоги.

Дрожащие руки, дрожащие губы, дрожащий подбородок.

Их взгляды хлещут его по лицу, заливая румянцем щеки.

Он всхлипывает, делает шаг вперед и всаживает кинжал в живот, наваливаясь всей тяжестью.

Ледяной взгляд обжигает.

Колени подламываются, рука успевает упереться в каменный пол.

Губы чуть кривит усмешка.

Совсем чуть-чуть, край дернулся.

Он отпускает силы, опускается на пол, последним движением запахивая тогу над головой.

Белые тела склоняются над ним.

Взлетают, мешая друг другу, кинжалы.

Лужа крови.

Бессильно разжатая ладонь.

Скомканный клочок записки раба.

«Не ходи в Сенат, Цезарь!!!

Не ходи в Сенат в Мартовские иды…»

Тишина…

17 марта 45 года до н. э. произошла битва при Мунде.

Последняя битва этой гражданской войны.

Последняя битва Цезаря.

Все, кто еще уцелел после Фарсала и Тапса, бежали в Испанию.

Традиционное место сбора римской оппозиции еще со времен Сертория, богатая страна, многолюдная, удобно расположенная.

Тит Лабиен и оба сына Помпея, Гней и Секст, стали последними вождями некогда мощной сенатской оппозиции.

Им было уже давно наплевать на Сенат, на ошметки Республики, на все на свете.

Они дрались за себя, против Цезаря.

Или – или.

До конца.

И Цезарь пришел.

Как всегда небрежно, без долгих сборов и подготовки, уверенный в себе и своих ветеранах.

8 легионов и 6 тысяч конницы, всего около 50 тысяч человек.

Помпеянцы собрали много больше.

13 легионов, легкая пехота, кавалерия, около 85 тысяч.

План Цезаря был прост: выманить врага с холма ложной атакой и разбить.

Атаковали.

План помпеянцев был прост.

Стоять насмерть, не поддаваться на провокации, использовать количественное преимущество.

Стояли.

Тогда цезарианцы пошли на проклятый холм всерьез, без дураков.

Граждане Римской республики, крепко зажав в ладонях мечи, хмуро смотрели с холма на граждан Римской республики, взбиравшихся на холм.

С мечами.

Они сошлись, и помпеянцы оказались сильнее.

Рубились насмерть, и железная лавина дрогнула, двинулась назад, к подножию.

Одна за другой фигурки в красных плащах побежали вниз, преследуемые фигурками в красных плащах.

Это был разгром.

Цезарь вырвал оружие и бросился вперед, крича своим войскам, что хочет умереть здесь.