– Почем мне знать, где твой сын?

– Я держала его за руку все время! Он был рядом, я держала его…

– Ничего не видела, – мотала она головой.

Я беспрерывно глядела по сторонам, но, кроме тел, лиц, пакетов и ног, ничего не видела. Кая не было нигде. Нигде!

– Кай! – крикнула я в толпу. – Кай!

– Держать надо было крепче своего Кая! – крикнула в ответ старуха.

Она смотрела по сторонам вместе со мной, не знаю, что именно она высматривала, может быть, Кая, а может быть, прилавки с едой и глинтвейном.

– Отдай мне своего гусика. Одной, чай, сильно жирно такого огромного гуся сожрать!

Она шла ко мне, словно низкая желтая глыба. Блестящие глазки, вместо улыбки звериный оскал. Чему она радуется?

– Где мой сын? – прошептала я в серый туман.

Старушка выхватила сумку с тушкой гуся и прочими продуктами из моих рук. Под их весом она стала еще ниже, но видно, тяжести таскать привыкла.

– Там же, где мы все, – прохрипела она, повернулась и медленно пошла прочь от меня, толпы и площади. Я стояла и смотрела, как ее желтое пальто постепенно скрывается в туманной пелене. Единственное яркое пятно в этом сером ничто.

– Кай! – крикнула я изо всех оставшихся сил, но мой крик потонул в новом шуме. Люди смешались и закружились перед глазами единой серо-черной каруселью. Я подняла глаза к небу и увидела, что оно падает. Падает на меня. Падает на всех нас.

Здравствуй, Нютка. Помнишь наш старый дом на лесхозе, где ты до девяти лет жила вместе со мной и дедушкой? Ты чудесно проводила там время, будучи непоседливой девчонкой с вечно растрепанными косичками и разбитыми коленками. Ты любила тот старый дом, как любила и нас – стариков. Со смерти дедушки прошло уже семь лет, и я вскоре отправлюсь вслед за ним. Да я и не против, знаешь ли. Когда тебе переваливает за девяносто семь, жизнь уже не кажется столь желанной и бесценной. Старикам приходится нелегко. Древние кости норовят рассыпаться, бессонница каждую ночь, да еще этот чертов диабет, будь он неладен! Как же я устала от наставлений этого пройдохи врача. Это нельзя, то нельзя, ничего нельзя! Поэтому я решила, раз уж одной ногой в могиле, не буду себе больше ни в чем отказывать.

Рядом со мной недавно открылась небольшая кондитерская, и каждый день тайком от сиделки я хожу посмотреть на сладости. Ну, не только посмотреть. Могу сказать одно: если рай существует, то я уже в нем! Трубочки с заварным кремом, овсяное печенье, имбирные пряники – вот она, настоящая жизнь! Жаль, что началась она для меня слишком поздно. Сейчас я как раз вернулась из кондитерской, и, должна сказать, поход меня немного утомил. То, что я когда-то могла сделать за полчаса, теперь растягивается для меня на полдня. Думаю, у меня действительно не так много времени, поэтому я сразу же села писать тебе письмо, которое собиралась написать лет семь назад. Я немного запоздала с этим, но ты уж не сердись на старушку. Я, как видишь, во всем немного задерживаюсь, девяносто семь лет – не каждый может так задержаться.

Я сижу в светлой кухне за маленьким столом, передо мной корзина самых разнообразных сладостей. Прошу, не переживай за меня, ведь я сама так решила. Вдоволь налопаться пирожных – не самый плохой конец, учитывая, что поедание сладкого едва ли не последняя вещь, которую я способна выполнить самостоятельно.

Время от времени я поглядываю в окно, чтобы насладиться этим тоскливым пейзажем, полным поэтической грусти. Я будто в старом готическом романе, который никто не читает. И правильно делает: старые готические романы – скука смертная. Весь парк, на который выходят окна кухни, сейчас застлан туманом, от чего нерастаявший снег, покрытый толстым слоем наледи, кажется почти девственно белым и свежим, будто выпал совсем недавно. Очертания голых деревьев навевают воспоминания, и в голове возникают образы старых домиков, укутанных виноградником, стоящих в окружении тополей, абрикосов и орехов.