Я вздохнула и потерла ладонью потный лоб. Как сказать, что нельзя? Как сказать сыну, что он не может оставить то единственное, что приносит ему радость в этой убогой квартире, кредит за которую придется выплачивать не только мне, но и ему, когда повзрослеет. Часами он пялится в единственное окно, пока я сутками подыхаю на работе. А сейчас глядит на меня спокойно и грустно.

– Что там у тебя? – спросила я еле слышно.

Кай показал мне названия книг, и я пришла в ужас. Одно дело, если найдут дурацкую детскую сказку, сочиненную современной певичкой или теледивой, совсем другое, если найдут книги из прошлого, будь то антиутопия о запрете книг и повальном отупении человечества или истории о пропасти между бедными и богатыми, ведь теперь нет никакой пропасти, мы все одинаковые – так говорят наши правители, а они не могут быть неправыми. И если правители говорят, что книги из прошлого – это опасно, значит, так и есть.

– Ты сошел с ума?! – прошипела я так громко, как только можно шипеть.

– Это все, что у меня есть. Пожалуйста.

Он смотрел на меня так, словно бы и не надеялся ни на что, словно бы уже смирился со всем на свете. Печально и спокойно, а главное – почти равнодушно.

– Это действительно он тебе их дал? Еще тогда, когда был…

– Да. Это он мне их дал.

Я увидела, что глаза за его очками стали блестящими.

– Ты не виноват, Кай. Держать у себя одну книгу чрезвычайно опасно, а у него весь подвал был ими забит. Он знал, что это когда-нибудь произойдет. Рано или поздно они нашли бы его книги.

– Знаю. Но это все, что осталось от его вещей. Остальное забрали. Приехали и вывезли. Ты сама видела.

Я сдалась. Поняла, что больше не могу спорить и бояться мне некогда. Завтрак и ярмарка, остальное потом. Холодильник почти пуст, а Каю необходима хорошая еда, чтобы поправиться. В противном случае на покупку лекарств придется брать еще один кредит, да и не факт, что получится эти лекарства найти. Даже у перекупов они не всегда бывают.

– Ладно, оставь пока, но спрячь хорошенько и не вздумай брать с собой на ярмарку. Нас уже обыскивали полгода назад, думаю, что в этот раз они нас, возможно, не навестят. А вот на площади все может быть.

Мы наспех съели завтрак, собрали немного еды с собой, я налила в термос горячий чай, который по цвету больше напоминал мочу. Взяли с собой вместительную сумку и несколько пакетов для картошки и фруктов. На ярмарке всегда все за полцены, пусть продукты и не самого лучшего качества, все равно они вряд ли намного хуже магазинных. Апельсины, мандарины, бананы – я уже не помню, когда последний раз покупала Каю что-то из этого. Я уже молчу про мясо, мы все давным-давно перешли на сою и бобы. Кроме избранных, конечно же. Следящие, как и полиция, как и телепросветители, чувствуют себя превосходно, у них свои магазины, куда таким, как я, путь заказан.

– Мама, о чем ты думаешь?

Я вздрогнула и посмотрела на Кая, который легонько тряс меня за руку.

– Нам пора идти. Смотри, сколько их уже.

Мы оба повернулись к окну и сквозь туман увидели вереницы людей. Словно пилигримы, они шли друг за другом и исчезали в этом тумане, а им на смену приходили новые, и эти вереницы казались бесконечными. А может быть, они и были бесконечными.

– Ты когда-нибудь замечала, что у всех серые плащи и черные зонты?

– Потому что эти плащи и зонты продаются в переходах за десять марок, дешевле нигде не найти. Их покупают на месяц или два, а затем выбрасывают. Пойдем, Кай. Нам пора идти.

Мы вышли на улицу, поплотнее укутавшись в серые плащи, черные зонты мы оставили дома, вряд ли пойдет дождь. Люди берут с собой зонты не из страха, что пойдет дождь или хотя бы мокрый снег, а скорее в надежде на это. У меня такой надежды нет, и у Кая тоже. Он никогда не видел снега, никогда не видел замерзших луж и сосулек. Может быть, это даже хорошо, что у него нет всех этих книжек с иллюстрациями, на которых Новый год со снегом, санками, пышными елками, счастливыми румяными детьми. Иногда мне снится это, но теперь все реже. Мир изменился, погода тоже. Да и наряженные ели теперь можно увидеть только в учреждениях, на ярмарках и, конечно же, по телевизору – там все очень красиво. Будет ли в этом году елка на нашей площади, я даже не знаю. Кай очень надеется, что будет. Он очень ждал этой чертовой ярмарки, а потом заболел, но все равно ждал. Рождество – единственный праздник во всем году. Ярмарка – единственное место, куда можно пойти и съесть пирожок с вишней, посмотреть на игрушки, которых у Кая никогда не будет, послушать действительно хорошую музыку из далекого прошлого, которую сейчас почти нигде больше не услышишь, купить подержанные вещи, вдохнуть запахи апельсинов, изюма и шоколада, а затем улизнуть до того, как начнется пропагандистское шоу с криками и пьяным весельем. Мы всегда сбегаем до того, как толпа начинает захлебываться от патриотизма и обожания. Объектом обожания выступают наши правители, магнаты-владыки, надежно оберегающие наши тела и души от грязных посягательств враждебных, а значит, абсолютно всех, государств. Смотреть на то, как пьяные орущие люди возносят руки к небу и начинают читать молитвы о здравии владык, почти физически невыносимо, но я никогда никому об этом не говорила.