Не дойдут они до портала.

Одна зэчка садится рядом, у костра, и тянет руки к пламени.

Она спрашивает:

– Как тебе живется без меня, Ярков?

Это Сталина Говердовская.

Она гладит Костю по щеке. Он чувствует ледяной холод ее ладони.

Костя развязывает свой вещмешок, достает из потаенного уголка янтарные бусы и протягивает Сталине:

– Вот смотри, смотри… Я сохранил!

Озирается по сторонам.

На снегу лежат желтые бусы.

Никого. Ни колонн зэков в красных телогрейках, ни Сталины.

Только гудит пламя огромного костра. Ветер затягивает его в жерло тоннеля.

Там притаилась вечная мерзлота.

Костя проверяет пистолет под мышкой, забрасывает рюкзак за плечи и скользит в сопку на широких лыжах, подбитых камусом.

Снег еще лежит на ветках елей. Зима никак не отступит. Где-то снег искристый и тяжелый – на иглах стланика. С подтаявшей, а потом и заледеневшей, коркой. А где-то лишь припорошил кусты.

И уступы портала Дуссе-Алиньского тоннеля.

Высоко на портале хорошо виден барельеф Ленина – Сталина. Крупно выбита дата: 1947–1953. На сером бетоне уступов, присыпанных белой крупкой, кто-то оставил мелкие следы. То ли бурундук бегал – вышивал крестиком. То ли белка прыгала, шелуша шишку.

Вон и скорлупки раскиданы.

Оголодали зверушки за зиму.

Мелкие следы обитателей тайги.

И один огромный след людей. Двухкилометровый тоннель в скале.

Уже капель на портале, но и сильно морозит по утрам. А то невесть откуда налетит, как изголодавшийся зверек, буран. Поначалу крутит хвостом между елок, а потом накрывает перевал сизой мглой.

И уже не зверек он вовсе, а седой и косматый медведь. Весна его, что ли, гонит из берлоги.

Чрево тоннеля дышит холодом.

Там весны не бывает. Изморозь на бетонных стенах. Капают тяжелые капли, эхом отдаваясь под сводами.

У портала, на серо-розовом камне, стоит деревянная тачка. Колесом она вмурована в гранит. Памятник такой. Первостроителям Байкало-Амурской магистрали. Скульптор неизвестен. Памятник не комсомольцам-добровольцам 70-х годов прошлого века, а зэкам 30-х.

Изменникам Родины и врагам народа.

Между ручек тачки-памятника висит цепь, похожая на кандалы каторжника. Зэки приковывали себя к тачкам. Потому что единственный инструмент – тачку, которая обеспечивала дневную выработку и хорошую пайку хлеба, ночью могли украсть другие зэки. Те, которые были заняты на вспомогательных работах и получали хлеба гораздо меньше тачковозов.

Знаменитое ноу-хау командира Бамлага, генерала Нафталия Ароновича Френкеля, главного прораба стройки: как потопаешь – так и полопаешь! Мотивация примитивная, но действенная. Когда нужно было рапортовать о досрочной проходке штолен или об отсыпке магистрали в рекордные сроки – к 7 Ноября, или там к 1 Мая, нарядчики вешали на далеко вбитом впереди колышке красный кисет с табаком.

Или крепили алюминиевый бидончик со спиртом.

Махорка и водка на зоне всегда дороже денег.

Но не дороже свидания с Варюхой. И спорить нечего. Варюха, по-зэковски, полюбовница.

Случка зэков и зэчек была в арсенале энкаведов на Дуссе-Алине, как способ поощрения за ударную работу путеармейцев скального фронта. Так их тогда называли в многотиражках стройки. Путеармейцы скального фронта.

Слова «зэк», как и «энкавед», в газетах того времени Костя не встречал. Да и энкавэдэшниками их звали только в народе. И то – шепотом.

А красный кисет – как дойдешь, так покуришь.

А бидончик блескучий – как дойдешь, так выпьешь.

Если будет чем закусить. Да поймать на мушку хариуса в бешеном Чёрте – речка так в распадке, внизу у тоннеля, в каменном мешке бьется, дело плевое! Был бы только крючок, сделанный из иголки. А можно еще из булавки. Только правильно