Поэтому, с учетом нараставшей враждебности к полномочиям Церкви, неудивительно, что, как только движение Реформации стало набирать силу, большинство мирских критиков начали переходить на сторону лютеран. Это происходило в первую очередь с рассмотренными выше критиками среди юристов и гуманистов. Большинство лидеров антиклерикальной кампании в Англии, включая Барлоу, Роя и Фиша, обратилось в лютеранство в 1520-е гг. (Clebsch 1964, pp. 229–231). Фиш занялся распространением запрещенных лютеранских книг и переводов: когда Роберт Нектон предстал в 1528 г. перед Уолси по обвинению в ереси, он признался, что, как ему сказали, «г-н Фиш продает Новый Завет», и он купил у него несколько десятков экземпляров перевода Тиндейла (Mozley 1937, pp. 349–350). Похожие вещи происходили в среде ведущих антиклерикальных авторов в Германии. Вимпфелинг в конечном счете дрогнул, в отличие от фон Гуттена, очень скоро ставшего рьяным лютеранином. Поначалу дискуссия об индульгенциях казалась ему еще одним примером монашеских перебранок, но в скором времени – и, по иронии судьбы, благодаря своему кумиру Эразму – он пришел к более широким выводам из протеста Лютера и к 1520 г. установил контакты и начал переписываться и с Лютером, и с Меланхтоном (Holborn 1937, pp. 102, 122). Вскоре он сообщил Лютеру: «я был с тобой» и «буду верен тебе, что бы ни случилось» (p. 125). А когда в следующем году Лютера вызвали в Вормс, фон Гуттен в письме призвал «никогда не сомневаться в его преданности» (pp. 157–160, 171).
Но самым важным, с исторической точки зрения, было то, что большинство светских правителей Северной Европы сочли лютеранство весьма привлекательной религией. Когда им не удавалось заключать приемлемых конкордатов с папством, они начинали заигрывать с лютеранскими идеями и доводили кампании против Церкви до разрыва. Это происходило, прежде всего, в результате усиления контроля над фискальными привилегиями и земельными богатствами Церкви, создавая в каждой из стран ближайший контекст и (согласно таким авторитетным исследователям, как Лорц) главный мотив официального признания лютеранской веры (Lortz 1968, I, pp. 158–164; ср. Grimm 1948, p. 87). Верно, что в Германии этот процесс проходил не так, как в других странах. Причина заключалась отчасти в том, что в немецких городах признание Реформации носило несомненно более народный и менее циничный характер. Но была и другая причина: как оказалось, многим немецким князьям – даже если ими двигала обычная корысть, – не удавалось получить дивидендов, на которые они рассчитывали, перейдя в лютеранскую веру[31]. И все же очевидно, что даже в Германии амбиции такого рода часто были главным мотивом. Скорый переход Альбрехта Гогенцоллерна на сторону лютеран сопровождался секуляризацией земель Тевтонского ордена, а Реформация Филиппа Гессенского в 1526 г. шла рука об руку с захватом монастырских земель, принесших ландграфу «весьма существенные» доходы» (Carsten 1959, p. 161). Мы обнаруживаем те же амбиции и в более сплоченных национальных монархиях. В Швеции Густав Ваза увенчал официальное принятие Реформации в 1524 г. тем, что передал короне сбор церковной десятины и завершил процесс три года спустя секвестром всей собственности Церкви (Bergendof 1928, pp. 15, 40–41). В Дании аналогичная кампания была инициирована Фредериком I, который начал отбирать монастырские земли уже в 1528 г. Процесс завершился при Кристиане III, который сопроводил смещение епископов в 1536 г. отменой всех их мирских полномочий и конфискацией принадлежавших им земель (Dunkley 1948, pp. 55–59, 70–71). В Англии такая же кампания предшествовала разрыву с Римом в начале 1530-х гг. Схизма началась с нападок на аннаты, за этим сразу последовала секуляризация монастырских земель – шаг, который, по-видимому, планировался заранее (Dickens 1964, p. 197).