Такова судьба почти всех понятий, попадающих на орбиту злободневной публицистики и политических лозунгов: «Вырванные из совокупности дефиниций и правил употребления языка науки слова теряют связь с соответствующей системой понятий и получают практически неограниченные возможности употребления (…) Утрата точности значения служит предпосылкой их употребления в языке политики»^>7. К этому можно добавить, что, стремясь удержать в своем обороте те или иные понятия, язык политики скрыто, но властно саботирует попытки их продумывания, увязывая используемые термины с теми или иными политическими ценностями, обильно нагружая их произвольными и весьма примитивными значениями, делая их оружием в своей борьбе или объявляя оружием противника.

Понятие соборности, долгое время похороненное, а ныне вновь извлеченное из-под спуда, сразу вовлеклось в орбиту национально-патриотических дискуссий, не успев ни мало подвергнуться научному и философскому осмыслению. Для людей, его употребляющих на ту или иную «потребу» оно так и осталось лишенным собственного смысла. Для одних – оно являетсявыражением чего-то неизбывно русского и несказанно светлого, когда все вместе и любят друг друга, и общая цель одухотворяет всех, и «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались», а для других – выражением столь же «неизбывно русского» стадного инстинкта, отутствия личности и забитости индивидуального начала.

Даже в случаях весьма серьезного отношения к этому понятию, как показывают наши примеры, к сожалению, часто имеет место подмена его (понятия) зыбким и непроясненным «представлением». Такая подмена, возможно, происходит невольно, однако она показывает всегда разрыв с традицией. Между тем как у этого понятия, надо полагать, есть и свои истоки, и своя история, и свой собственный, личный смысл, этой историей сформированный, и вполне определенные взаимоотношения с другими понятиями, не сводимые к тому, что Запад с его индивидуализмом – это плохо (или хорошо), а у нас – единство в любви (или безликое стадо), или Запад это принцип личности, а у нас светлая (или темная) общинность, большевизм – насильственное единство, космополитизм и «кровавая диктатура», а «русская идея» это свободная всечеловечность, вырастающая из глубокой народности (или же наоборот – такое же насильственное единство). До тех пор пока такие трескучие фразы подменяют собою мысль, Россия, совершенно точно, не восстанет «как Феникс из пепла», и никуда не полетит, как «птица-тройка», обгоняя изумленные народы и государства.

В этой книге мы бы хотели через исследование истоков идеи соборности и рассмотрение ее судьбы в русской философской мысли вычленить определяющие черты в образе соборного единства, а также проанализировать некоторые варианты сознательного или неосознанного его осуществления.

Что для этого необходимо, с нашей точки зрения? Во-первых, как сказал блистательно сыгранный Владимиром Семеновичем Высоцким Глеб Жеглов, «милосердие – поповское слово». Он был прав: милосердие, действительно, «поповское слово», и, чтобы понять до конца его смысл, нужно обратиться к христианству, к его первоистокам и к его культуре. Как непереводимы на другой язык хорошие стихи, так непереводимо, по сути, и это слово в полноте своего смысла на язык иной культуры. Соборность – тоже поповское слово, и для понимания его смысла тем более необходимо (ибо в отличие от «милосердия», «соборность» не имела хождения в живом языке России последние три поколения людей) обращение к церковному значению этого слова и к тем различным интерпретациям, которые «соборность» получала в церковном сознании. Только такой анализ может дать действительную основу для исследования темы соборности в русской духовной истории, может сформировать исходное представление, о том, что, собственно говоря, должно лежать в основании всякого рассуждения о соборном единстве.