Мы впервые взялись за руку, когда шли по Инжирному ущелью, – перешагивая ручей по скользким камням. Ущелье вело к горному водопаду – уголку природы прямо в центре города, как ты сказал тогда.

Мы впервые обнялись, когда стояли на холме Сололаки – я заставила тебя приложить силы, когда, воодушевленная, рванула вверх по крутой дороге длиной в километр. Стоило нам остановиться у памятника «Мать-Грузия», а мне – отвести взгляд в сторону открывшегося с высоты города, как ты подошел со спины и заключил меня в объятия. «Не помню, когда так хотелось кого-то обнимать», – сколько нежности было в твоем голосе.

Мы впервые поцеловались в каком-то парке, в полумраке сумерек, после ужина в ресторане на проспекте Руставели, где я нетонко намекнула, что на объятиях можно не останавливаться.

Мы впервые – я, по крайней мере, впервые в жизни на первом свидании – так откровенно говорили о сексе, шагая вдоль длинной городской набережной, до которой я вообще не заметила, как мы дошли. Мои мысли тогда были заняты другим.

Впрочем, как и сейчас. Каждый день с момента, как мы познакомились. Они заняты тобой. Они заполняют мое сердце, мою душу, разжигают кровь, иногда вплоть до горячего румянца на щеках, но этот румянец – отнюдь не от стыда.

На второй день мы выяснили, что стыда у меня нет. Как и у тебя.

В распростертые объятия. В пламя страсти. С четким осознанием, какой это важный выбор. Не случайная связь. Лично бы заставила прикусить язык того, кто посмел бы произнести такое в нашу сторону.

Ты говоришь, что я хочу этого всегда?* В шутку называешь меня нимфоманкой. А чего ещё, скажи на милость, мне хотеть, когда мы видимся раз в полгода? Однако нашей страсти не стало помехой и расстояние. В своих стихах я просто кричала о том, как хочу пойти за тобой. Накипело. Соскучилась. Полюбила.

Ты знаешь, только благодаря нашей связи меня наконец озарило, что та часть меня, которую я раньше считала темной, плохой, развратной, – на самом деле по сути своей светла*. Каждый ли через пару дней после самого «развратного» секса в своей жизни пойдет молиться за возлюбленного, с которым даже не состоит в отношениях? Вот там, в маленькой грузинской церкви*, стоя со слезами на глазах у неизвестной мне иконы напротив горящей свечи, я и поняла, что разврата не существует. Именно в том смысле, в котором понимала его я и в котором понимает множество людей – не рискну утверждать, что большинство.

Если тебе глубоко небезразлична жизнь того, с кем ты спишь, это не может называться развратом. Разврат – это эгоизм и жестокость, проявляющиеся в сексуальном поведении. Точка.

Мне было о чем молиться, потому что я знала твою историю. Твои мысли, твои заботы, твои планы. Я и до знакомства с тобой видела, как люди теряют себя в погоне за успехом, растрачивают свою человечность. И отчаянно желала, чтобы твой путь был совсем иным. Ведь я разглядела в тебе так много хорошего, свет и сложность быть рядом. «Я себя теперь знаю, я Бога просила, чтоб сберечь твою самую суть», – наверное, это одни из самых сильных строк, которые я когда-либо писала. Я уже и не помню, сколько стихов посвятила тебе.

Удивительно ли теперь, что ты завладел моими мыслями? Стал под руку с моей музой?

Ты считаешь меня сексуальной, но не развратной. Ты видишь в себе глубокий порок*, а я вижу поглотившие тебя усталость и смятение. Ты часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо30. Воланд в человеческом обличье – да простят мне мою богатую фантазию. А я бы неплохо смотрелась в образе булгаковской королевы*. Может, не так же смела, но и эпоха у нас совсем другая, требующая иных поступков.