– Днём мы все забываем, кто мы есть на самом деле.

И Марк понял, что это – правда. Его собственная, чужая, всеобщая.

Он решился спросить лишь однажды, в особенно долгую ночь, когда не спалось, и казалось, будто весь мир затаил дыхание:

– Вы тоже не спите ночью?

Учитель не обернулся. Он стоял у окна и смотрел на медленно угасающий свет двух солнц.

– Я не принадлежу этому городу, – сказал он. – Я принадлежу ночи.

И больше никогда не повторял этих слов.

Однажды, когда оба солнца скрылись дольше обычного – на двенадцать долгих минут, ставших для города почти катастрофой – Учитель взял Марка с собой. Молча, уверенно. По улицам, которые казались другими в этом перерыве света. К башне. К старым Часам.

Они стояли особняком – с чернёным корпусом, закопченными стеклами и стрелками, что двигались в обратную сторону.

– Эти Часы были сделаны до первого рассвета, – произнёс Учитель. – Когда было одно солнце. И ночь была не врагом, а домом.

Он говорил медленно, с паузами, в которых было больше смысла, чем в словах.

– Тогда мы знали, как в ней жить. Мы не пытались прогнать тьму. Мы умели слышать её. Слышать себя в ней.

– А потом? – тихо спросил Марк.

Учитель провёл ладонью по циферблату. Вместо чисел – слова. На забытом языке. Они не светились, но воздух над ними дрожал, словно над горячими камнями.

– Потом пришёл второй свет, – сказал он. – Он выжег страх. И вместе с ним – память.

Он замолчал. И этот миг тишины был громче колокольного звона.

Иногда Учитель исчезал. На дни, на недели. И всё это время казалось, что город стал глуше. Чуть менее настоящим. Как будто кто-то выключил один из важных звуков мира.

Марк знал: он не мог жить в постоянном свете. Он принадлежал другому ритму – не дням и не часам, а тем редким промежуткам между, тем минутам, когда солнца уходили оба и небо становилось чистым, уязвимым, честным. Только тогда он мог быть здесь.

И только тогда он говорил:

– Ты не единственный. Но ты – последний.

– Остальные… или спят, или выбрали забыть.

Марк не знал, откуда у него было это доверие. Почему он слушал. Почему верил. Но после каждой встречи в нём что-то менялось. Как будто в старых Часах кто-то переставил звук, едва уловимый аккорд – и теперь мир звучал иначе. Он начинал различать нюансы в тишине, слышать трещинки в ритме города.

Учитель и Часы были связаны.

А, может быть, Часы были Учителем.

И, возможно, сам Марк – всего лишь одна из стрелок.

– Не зови меня днём. Не ищи, – сказал Учитель.

Спокойно. Без угрозы. Как человек, напоминающий о старом правиле: не шуметь в библиотеке. Просто… не зови.

Марк кивнул. Он пообещал. Но слово, данное в темноте, днём теряет силу.

Это случилось в день, когда часы на центральной башне сбились – всего на полсекунды. Но этого хватило.

Он почувствовал.

Маятник качнулся не туда, в самой глубине мира прошёл едва уловимый сдвиг – будто город вдохнул не в такт своему собственному телу. Кто-то сбил его дыхание. И Марк уловил это, как глухой улавливает изменение в комнате. Как сновидец, проснувшийся в чужом сне.

Он сидел в библиотеке, книги раскрыты, страницы трепещут. Он делал вид, что читает. Но всё его существо было на взводе, в ожидании того, что не может быть названо.

Он встал.

И пошёл туда, где обычно появлялся Учитель.

Днём это место казалось неузнаваемым. Улица, залитая ослепительным светом, с тонущими в нём людьми, с зеркальными витринами и хохотом, режущим воздух. Место было живым, суетным, безликим.

Но Марк остановился у стены старого архива. Ночью она пульсировала тенями – как кожа у живого существа, спящего, но чувствующего. Сейчас она была мёртвой. Или притворялась…