А вот родители однозначно об этом не задумывались, грохоча чем-то в гостиной. Изабель одним своим видом уже привносила в дом уютную домашнюю атмосферу какого-нибудь массачусетского пригорода, а Донован со своей деловой непосредственностью вполне мог начать принимать пациентов и здесь. Кажется, сейчас они искали привезенную бутылку ликёра, чтобы отпраздновать начало “семейного отпуска“.

Вайолет фыркнула, заворачивая на старую лестницу в конце коридора – ботинки мягко ступили на тёмно-карминный коврик. Здесь пахло чем-то увядшим, она словно бы чувствовала этот запах прежде, но не могла вспомнить когда. Тёмные деревянные панели перемежались с обоями, на которых расстилались кофейно-серые цветочные орнаменты, резные гнутые балясины напоминали Вай диковинные жезлы, и она, ведя рукой по шлифованной поверхности перилл, с любопытством осматривала всё вокруг.

Если на первом этаже о существовании двадцать первого века напоминали всякие современные устройства, то наверху, казалось, по-прежнему бродит дух неупокоенного барона, которого Вайолет представляла владельцем этого места. Она заглянула в несколько комнат, придерживая рукой натянутый ремешок сумки, и убедилась, что внешний облик дома однозначно соответствует внутреннему: пыльные мглистые комнаты со множеством высоких дверей были пронизаны когда-то царящими здесь меланхолическими настроениями. Или она просто видела то, что ей хотелось видеть.

В конце небольшого прохода, по обе стороны которого темнели проёмы дверей, светлело окно с широким подоконником. Пасмурное небо за стеклом, не скрытое паутиной ветвей, казалось безграничным, мглистые облака, отчуждённые и холодные, величественно двигались вдали, и Вайолет невольно подошла поближе, оставив сумку у одной из стен.

Это было окно, выходившее на то самое поле, на мрачный лес, который стал виден, как только она коснулась подоконника пальцами. Где-то внизу должна была быть брешь, в которую проникал стылый ветер безмолвных пространств – она словно и здесь чувствовала сквозящий холод на своей коже.

Странное место.

Внутри оконного проёма виднелись неровные царапины, и Вай наклонилась над подоконником, дабы разглядеть их получше.

“И слабый голос мой – предвестник смерти“, – гласили витиеватые буковки, вырезанные кем-то неизвестным.

– Миленько, – она улыбнулась, задумчиво глядя на слова, проникнутые тоской. В какое-то мгновение ей показалось, что она чувствует неосязаемую связь с автором надписи, наверняка печальным и одиноким, как и она сама.