Меня проинформировали о том, что Смолоногова как-то связана с закупкой российских военных кораблей и подводной лодки с планами перепродажи их крупному восточному соседу. В сделке были замешаны высокие адмиральские чины и совсем далеко, за горизонтом – их московская крыша.

Целью Артема Ивановича было выяснение всего и выведение на чистую воду всех – с последующим сокрытием всего и всех до нужного момента. А потому мне был дан зеленый свет на сближение с хищной орхидеей и выяснение, в частности, характера ее неясных пока отношений с Арсением Семаго.

Еще один совет Артема Ивановича, которому я не мог не последовать, сводился к рекомендации неформально пообщаться с Кириллом Вольским, моим партнером по делу аргентинского туриста и, судя по всему, сотрудником резидентуры и правой рукой генерала.

Между мной и Вольским сразу установились некоторые условности в виде неписаных и необсуждаемых правил. Мы оба знали друг о друге кое-что, о чем речь не заходила никогда, даже при разговоре наедине.

Вольский, безусловно, внимательно ознакомился с моим личным делом. Мои знания о Вольском, не считая намеков Артема Ивановича, базировались на разрозненных наблюдениях и догадках. Например, я был почти уверен, что именно Вольский добил аргентинского туриста в аэропорту – хотя лица человека в балаклаве не мог видеть никто.

По всей вероятности, Вольский был лично замешан и в расправе над сладкой парочкой. Кара справедливая, но от этого не менее жуткая. Как там говорится – все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Чета Гонопольских подписалась под этим девизом кровью.

Мое сближение с Вольским продолжалось своим чередом, без резких поворотов и лишних жестов. Вольский стал иногда появляться у нас в доме, с Грохотом или без него. Катя вынесла ему определение «отвратительный красавец», хотя вряд ли помнила характеристику Ставрогина из «Бесов». К тому же она не имела ни малейшего представления об истинных занятиях гостя, но все равно видела Вольского насквозь. Женщины видят в окружающих что-то недоступное жалким мужчинам – существам всего с одной сигнальной системой.

Мои беседы с Вольским один на один сначала ни о чем, за легкой выпивкой, однажды свернули на рассуждения о смысле человеческих поступков в экстремальных условиях. Вольский утверждал, что любое насилие, вплоть до физической ликвидации, оправдано лишь соображениями высшего добра и счастья, личной чести или исполнения долга.

Я насторожился. Отвратительный красавец, подобно герою Достоевского, похоже, мучился вопросом: дошел ли он до крайней степени нравственного падения или остался шанс соскочить. Разумеется, если все это не было провокацией.

Я вежливо уверял, что шанс, конечно же, остался. Для этого нужны поступки или даже подвиги, обеляющие человека в его собственных глазах. Ну и – покрывающее все покаяние. В прежние времена закоренелые злодеи каялись перед смертью или, если была возможность, уходили в монастырь. «Смолоду бито, граблено, под старость пора душу спасать». Мы, конечно, не монахи, но шанс есть всегда, нужно только не упустить его. По крайней мере, если верить Достоевскому.

В ответ Вольский окатил меня холодным взглядом, на некоторое время прекратившим разговоры о смысле жизни.

Помимо подогретых напитками философствований речь регулярно заходила об общих знакомых – всегда по инициативе Вольского. О чрезвычайном и полномочном после в Северной Сан-Верде Гаджиеве и его жене Ларисе. О бывшем дипломате Арсении Семаго и его жене Полине – с ними, кстати, Вольский уже пересекался у нас в доме. Фигурировала в разговорах и Варя Смолоногова, личность которой также активно интересовала Вольского.